Ястреб халифа - К. Медведевич

Невольники в шитых золотом туниках разносили шербеты, воду с розовыми лепестками и льдом, вино и фрукты. Несравненная Камар сидела по другую сторону благоухающего блюда с водой, прямо напротив Аммара. Лютню царица певиц еще не брала в руки — сидела закрывшись до глаз черно-золотым покрывалом прозрачного газа. Аммар не мог не признать, что ятрибка, конечно, уступала так и не распробованной толком ханаттянке в умелости и красоте, но, когда он входил к Камар, в ушах продолжал звучать ее низкий голос, поющий о страсти, — и ночь покрывала тьмою и ее рыжие волосы, и ее не слишком пышную грудь.

— Мы забыли о девушке в лодке! — воскликнул Зияд ибн-Хайран, сын наместника Саракусты. И сказал так:

— Но, может быть, всего прекрасней на корабле своем девица;О ней, увенчанной цветами, душа с любовью возмечтала.Предупреждает резкий ветер о том, что в море будет буря,И корабельщица страшится при виде яростного вала.

Похоже, многие, очень многие предвкушали, что сегодняшний вечер завершится не только поэтическим поединком. Аммар, не сдержав улыбки, воскликнул:

— Еще один бейт, о воин, и я включу тебя в число моих надимов!

Зияд, расхохотавшись, поднял чашу, приветствуя своего повелителя.

— Жалую тебе коня и золотые поводья!

Аммар веселился от души. Обернувшись в поисках раба с кувшином, — его чаша опустела, — халиф вдруг оказался лицом к лицу с Тариком.

— Тьфу на тебя, — в сердцах прошипел Аммар.

Самийа, как истинная кошка, подкрался незаметно, и теперь сидел за спиной Аммара, как ни в чем не бывало оглядывая сад хищными холодными глазами. На нем был парадный, зеленый с серебристой вышивкой шелковый энтери и черная накидка, под которой угадывались очертания меча в ножнах. В ответ на Аммарово шипение он рассмеялся и сообщил:

— Прости, я опасался, что не найдусь с нужными рифмами, если придется импровизировать, и засиделся над стихами, которые надеялся выдать за экспромт.

Нерегиль едва сдерживал глумливую усмешку, изо всех сил пытаясь сохранить покаянную серьезность на узкой бледной морде.

— И что получилось? — без особого восторга поинтересовался Аммар.

Тарик состроил подхалимскую рожу и продекламировал:

— Ты, оплот несокрушимый вопреки земному тлену,Награждающий заслугу и карающий измену,Ты меня, раба дурного, соизволивший приблизитьИ своим расположеньем повышающий мне цену…

Тут нерегиль не выдержал и расхохотался. Аммар понял, что вот-вот расхохочется сам, — так смешно у Тарика вышло передразнить льстивую манеру придворных стихоплетов. Сдерживаясь из последних сил, Аммар спросил:

— А где финал?

Нерегиль, вытирая рукавом выступившие на глазах слезы, выдавил сквозь смех:

— Вот в этом-то и беда — нет финала… Это, наверное, потому, что стихи идут… не от сердца…

Аммар плюнул на приличия и заржал.

Тарик, отсмеявшись, заявил:

— Вот поэтому-то я и опоздал. Ты поможешь мне с последним бейтом?

Аммар прыснул в последний раз и ответил:

— Да отвратит меня Всевышний от такого нечестивого деяния! Луна не видела стихов отвратительнее — уж лучше не позорься в маджлисе: скажи честно, что Всевышний отказал тебе в поэтическом даре, и пропусти свою очередь!

Повернувшись обратно к собранию, Аммар понял, что в саду все стихло и на них с Тариком устремлены взгляды всех присутствующих.

— Сядь напротив меня, о Тарик, — приказал тогда Аммар. И махнул невольникам: — Принесите ему подушку.

Когда нерегиль сел на указанное ему место, халиф приказал поднести ему большую хрустальную золоченую чашу и наполнить ее вином. И громко сказал:

— Прими этот кубок из моих рук, о Тарик! Воистину, ты заслужил мое расположение! Жалую тебя чашей вина, драгоценным поясом и четырьмя чистокровными конями под седлом и в золотой узде, рабами, чтобы за ними присматривать, а также двенадцатью невольницами и двенадцатью невольниками в шелковой одежде и с жемчужной серьгой в ухе!

Тарик отдал земной поклон, принял чашу у него из рук, поднял ее высоко над головой и провозгласил:

— Живи десять тысяч лет, о мой повелитель!

И пригубил вино.

Наблюдая за тем, как нерегиль ставит чашу на ковер перед собой и снова земно кланяется, Аммар услышал у себя в голове: "Чтоб тебе провалиться с твоими подарками! Я в джаханнаме видал твоих коней, рабов, и в особенности, — забери тебя шайтан, Аммар, — невольниц!"

— Вода, мука, лепешки, — негромко предупредил Аммар, удовлетворенно созерцая склоненный затылок нерегиля — повинуясь требованиям дворцового церемониала, тот застыл с почтительно прижатым к ковру лбом.

Наконец, повелитель верующих сделал знак смотрителю двора, и тот коснулся правой ладони Тарика жезлом черного дерева, разрешая самийа поднять голову. Тот распрямился, подарив халифа злющим взглядом.

Потом Аммар громко, чтобы все услышали, приказал:

— Пусть каждый из присутствующих поднимет чашу в честь Тарика, заслужившего сегодня мою милость!

В саду, среди огоньков ламп и отблесков света на воде пруда, драгоценностях женщин и ножнах парадных джамбий на поясах мужчин, зазвучали одобрительные возгласы и здравицы.

Звук удара, а следом грохот и звон раскатившейся посуды заставили всех обернуться туда, где на почетных местах у кустов жасмина, с правой стороны от халифа, у самого края сверкающего отражениями светильников блюда, сидели Бени Умейа.

Аммар тоже посмотрел в ту сторону.

Омар Абу-аль-Ариф ибн Имран, глава Умейадов, сидел на подушках, уперев ладони в колени и по бычьи наклонив голову — его чалму украшало перо фазана, пристегнутое изумрудной брошью, и сейчас это перо торчало, как рог свирепого тура. Перед ним валялся, скорбно растопырив ножки, опрокинутый низенький столик — апельсины, финики и виноград составили скорбную компанию отвергнутых кувшину и чашке в складках сброшенного на ковер достархана.

Тарик продолжал сидеть на своей подушке лицом к Аммару — неподвижно, не обернувшись на грохот и не изменившись в лице.

— Что с тобой, о Абу-аль-Ариф? — голос халифа прозвучал мягко и успокаивающе. — Почему ты не хочешь уважить мою просьбу в день праздника?

— Потому что я не понимаю, что мы здесь празднуем, о повелитель, — сурово ответил широкоплечий, статный, несмотря на прошедшие годы, славный своей отвагой и безжалостностью глава Умейадов.

Рассказывали, что в свои пятьдесят три Омар держит при себе пять молодых наложниц, и те недолго ходят пустыми, то и дело производя на свет очередного Умейа. Абу-аль-Ариф уже потерял счет своим детям от четырех жен, пяти наложниц и десятков рабынь, которых ему, тем не менее, продолжали дарить и покупать. Тем не менее, юный Абд-аль-Малик, повешенный в роще падуба у стен Беникассима, был его сыном — и сыном от Таруб, любимой наложницы.

— Объяснись, о Абу-аль-Ариф, — спокойно сказал Аммар.

Охрану в саду несли вооруженные саифами и джамбиями «южане».

Тарик продолжал сидеть не шевелясь, устремив взгляд в какую-то точку за спиной Аммара.

Все присутствующие затаили дыхание, и слышны были лишь плеск воды в фонтане, треск факелов и голоса перекликающихся по своим хозяйственным делам рабов за стенами сада.

— Пусть Всевышний будет мне свидетелем — я служил тебе верой и правдой, о мой повелитель, и не жалел жизни, защищая твоего отца и тебя в дальних походах и жестоких битвах, — мрачно проговорил Омар. — Твоя жизнь и твоя честь были мне дороже моей жизни и чести, и жизни и чести моих сыновей. А ведь мой род, также как и твой, род Аббаса, происходит от Али: наши праотцы были сыновьями посланца — Аббас от Сабихи, а Умейа — от Зейнаб! Вот почему сейчас я не могу исполнить твой приказ, о мой халиф! Я оскорблен, и вместе со мной оскорблен весь род Умейа. Я говорю за себя, раз остальные предпочитают трусливо прятать лица за рукавами! — возвысил голос глава Умейадов, оглядывая остальных вождей кланов.

Те уже начинали переглядываться, кивать и поглаживать ладонями сделанные из рога носорога рукояти джамбий. Меж тем, Омар ибн-Имран поднял правую ладонь и воскликнул:

— Да простит меня Всевышний, о мой повелитель, но я не стерплю позора и засвидетельствую перед этим собранием: ты поступил опрометчиво и неразумно! Ты отвернулся от своих преданнейших слуг! — Омар гордо обвел глазами лица сидевших в маджлисе.

Люди кивали и облегченно вздыхали: ну наконец-то нужные слова сказаны — сейчас все встанет на свои места. И глава Умейадов крикнул:

— Я не потерплю, чтобы мою судьбу и судьбу лучших из лучших воинов Аш-Шарийа решал бледномордый чужак-самийа, безродный раб, купленный за деньги!

Маджлис взорвался криками, и в следующее мгновение Аммар увидел, как черная накидка бегущего Тарика мелькнула над столиками и подушками. Моргнув еще раз, Аммар увидел высокий силуэт над сидящим Омаром ибн Имраном. Тарик сгорбился, в его руках свистнул и сверкнул меч, отрубленная голова Умейа, взмахнув пером на чалме, подлетела в воздух и упала наземь. Из перерубленной шеи еще сидевшего тела ударил фонтан крови, обильно заливая одежду сидевших вокруг Умейадов, посуду и скатерти.