Кровавый навет (Странная история дела Бейлиса) - Морис Самюэл

Глава восьмая

"ДУША ДЕЛА"

1.

Мы можем рассматривать дело Бейлиса как трагедию или же как комедию, в которой выявлены в странной между собой комбинации, вошедшей некоторым образом в историю, образ одержимого, негодяя - министра юстиции и распутной профессиональной преступницы.

Для того чтобы понять, как все это могло случиться и какое значение имел исход этого дела, необходимо познакомиться с фоном этой драмы и с характером двух главных актеров.

Если продолжать выражаться театральным языком можно еще сказать, что Николай II был душой дела, Щегловитов - его режиссером, предоставившим организационный аппарат, а шайка Чеберяк создала основной сюжет драмы.

Сам же судебный процесс Бейлиса - самостоятельная внутренняя драма, как бы "драма в драме" всего общего дела Бейлиса, и процесс этот сам по себе представляет огромный интерес.

Если мы будем продолжать метафору для этой "драмы в драме", то бутафорию составляли два (одушевленных) "объекта". Эти объекты порой перемещали (либо физически, либо аллегорически - по надобности), иногда они находились на авансцене, иногда в глубине сцены, где освещение менялось согласно настроению; часто их держали за сценой в течение долгого времени. Один из них - Андрюша Ющинский - возник только частично и на короткое время; он присутствовал, так сказать, тем, что было судебной медициной сохранено

(96) в спиртовых склянках и называлось "вещественным доказательством".

Второй - Мендель Бейлис был живым, хотя и не вполне сохранившимся после двадцатишестимесячного пребывания в доме предварительного заключения. Казалось, что он находился за сценой в течение долгих перерывов, но это только так казалось в аллегорическом смысле, потому что на самом деле он все время присутствовал "физически" в зале суда, но часто незаметный и еще чаще всеми позабытый.

Настоящей звездой этой внутренней драмы была Вера Чеберяк.

Возвращаясь на внешнюю сцену, где мы видим не только переполненный зал киевского суда, а как бы всю российскую империю, а также западный мир, мы могли бы коротко суммировать мотивы, двигавшие трех главных актеров:

Николай II беспокоился о своем троне, о вечных и священных прерогативах автократии, одновременно желая себе спокойной жизни; Щегловитов беспокоился о своей карьере, эксплуатируя для своего продвижения маниакальность царя. Чеберяк спасала свою шкуру.

2.

Сегодня почти никто уже не помнит о последних двух актерах. Николая II конечно помнят, и многие знакомы с его характером; однако мы чувствуем, что читателя нужно снова и поподробнее познакомить с ним. У Щегловитова без царя не было бы побуждения для его действий, а без Щегловитова Чеберяк не могла бы сделаться исторической, психологической диковиной.

Мы должны изучить личный облик Николая II в связи с его роковым влиянием не только на дело Бейлиса, но и на падение царского режима, и на все то, что произошло потом.

Зародыш дела Бейлиса мы находим в антисемитизме царя. Антисемитизм его показателен и поучителен и в том, как он у царя развивался, и также в общественной на него реакции.

Допуская, что отдельные личности не делают истории, можно все-таки логически предположить, что последние (97) семьдесят лет развились бы совершенно иначе, если бы Николай II был другого рода человеком, чем тем, которым он на самом деле был.

Какого же рода человеком был Николай II? В этом вопросе мнения расходятся, хотя всегда, в общем, в довольно узких рамках. "Он был создан, чтобы выращивать репу* в своем имении", сказал о нем его собрат, Вильгельм II, сам проведший последние 25 лет своей жизни за пилкой дров в своем поместьи. Были и более снисходительные оценки характера царя; по этим оценкам, он мог бы, при других обстоятельствах, быть приятным, корректным и даже уважаемым соседом, если бы он был частным лицом. К несчастью, он был рожден, чтобы носить порфиру; это было его несчастье, несчастье России и всего мира.

Нет сомнения, что он был любящим отцом и преданным мужем; его чувства были полностью удовлетворены в кругу его семьи - самым большим его удовольствием было чтение вслух своим детям.

В набожности его была сильная примесь суеверия. Он не забывал дня рождения и именин; он любил охотиться и кататься на коньках, и всегда очень интересовался погодой.

И защитники его, и критики одинаково признавали в нем некоторый шарм; однако критики добавляли, что царю меньше всего можно было доверять, когда он бывал наиболее любезен.

Во всяком случае, если мы и представим себе Николая II уважаемым дворянином-помещиком, то в соединении с женщиной, на которой он женился по свободному своему выбору, несмотря на полученные им предостережения, нам придется этот образ коренным образом изменить.

В своем выборе он проявил настойчивость, прямо противоположную его общеизвестной слабохарактерности. Такая решительность обнаруживает для нас маниакальное упрямство, происходящее из какого-то рокового дефекта. Никто, даже из числа тех, кто любили Николая II, никогда не упускали случая указывать, что женитьба его на немецкой принцессе Александре (урожденной Алисе Гессен-Дармштадтской) была для него пагубна.

(98) Сегодня мы можем сказать, что она олицетворяла собой то, к чему в конечном счете он пришел - его гибель; недостаточно сказать, что он был ею очарован, надо сказать, что он был ею зачарован!

Такого рода взаимоотношения продолжались, не омраченные ни малейшим облаком, два с половиной десятилетия, со дня их обручения и даже раньше, до их последнего дня, когда они были убиты.

Они переписывались между собой, и царь вел дневник, который Александра имела привычку читать и аннотировать, и их взаимоотношения из этих материалов выступают в ярком свете.

"Дорогой мой мальчик", писала она по-английски, "моя любовь к тебе такая нежная и глубокая...". Он: (в таком же стиле) "Я неописуемо счастлив с моей Аликс; как жаль, что дела отнимают у меня так много часов, которые я хотел бы проводить только с моей Аликс". Она: "Какое пылкое счастье испытывает с Вами Ваша женушка - да благословит Вас Господь, мой верный, мой обожаемый супруг, с каждым днем любимый все сильнее, все чище, все глубже".

Он: "Моя драгоценная, мое райское создание...".

Она: "Ваша маленькая женушка обожает Вас...".

Он: "Счастью моему нет предела...".

Она: "Никогда не могла бы я поверить, что существует такое счастье на земле между двумя смертными людьми".

Он : "Нет слов для выражения моего восторга - ведь мы в ночной тиши совсем одни - никто не может нам мешать".

Она: Твоя женушка должна стараться быть самой хорошей, самой доброй; сокровище мое, позволь мне тебе помочь; любовь моя будет всюду окружать тебя и следовать за тобой. Пусть ангелы день и ночь тебя охраняют, "солнышко" (его излюбленный эпитет для нее) горячо будет молиться о твоем счастье".

Не входя в дальнейшие подробности, мы уже чувствуем, что инфантильность этого диалога, поддерживаемого без перебоя и в зрелые годы, свидетельствует о болезненных отношениях; такие отношения не могли принести пользы не только правителю империи, но даже и управляющему своим имением.

(99) Если же мы углубимся в эти взаимоотношения то мы увидим, что царица была слащавой, безгранично-властной женщиной, испытывавшей такую же надобность в своем слабом муже, какую он испытывал в ней.

Слово "надобность" можно употребить и в прямом и в ироническом смысле; наравне с почти нестерпимым высказыванием блаженства в супружестве с ее стороны, все время повторяется одна и та же нота: - "Я знаю, что хорошо для моего мальчика".

Такой лейтмотив появляется еще до их брака; когда Александр III лежал на смертном одре и Николай беспомощно стоял возле его кровати), что было нормально при данных обстоятельствах) - она писала ему: "Если доктору что-либо нужно - пусть обращается прямо к тебе; никому не позволяй обойти тебя, они должны чувствовать твою силу и не забывать кто ты!"

Когда, не обладая мужеством для такой миссии, он взошел на престол, она писала ему: "Любимый мой, будь строг! Пусть они дрожат перед тобой! Будь самодержцем, мой дорогой - будь непреклонен - не забывай - ты император! - О, мальчик мой, заставь их дрожать перед тобой!!".

По мере того как проходили годы, она нажимала на него все сильнее. Она с редкой решительностью выражала свое мнение относительно министров и генералов (однако, не совсем свое собственное, как мы скоро увидим). Она потребовала и добилась отставки главнокомандующего войсками; она была взбешена раздававшимися по всей стране требованиями народного представительства в управлении государством.

"Этот ужасный Родзянко (председатель Думы), писала она, требует, чтобы была созвана Дума; прошу тебя - не соглашайся; ведь, слава Богу, Россия не конституционная монархия. Любимый мой, ты только позволь мне направлять тебя".

Мы с некоторым удивлением узнали о мнении сэра Бернарда Пэрса, считающегося авторитетом по русским делам того времени: "Александра не была сварливой женой, надоедающей мужу; она душой и телом была предана своему Николаю". Да, она, вероятно, была предана ему, как удав кролику. И у Николая было столько же шансов спастись от нее.