В поисках правосудия: Арест активов - Браудер Билл

— Иммиграционная и таможенная полиция, ИТП, — пояснил он.

Странно... Мне всегда казалось, что работники иммиграционной службы — это те, кто проверяет документы на паспортном контроле, скажем, в аэропорту Кеннеди, или пограничники в джипах на американо-мексиканской границе, но только не следователи, занимающиеся денежными аферами.

— То есть вы этим заниматься не будете? — разочарованно переспросил я.

— Нет-нет, я просто хочу услышать их точку зрения. ИТП тоже занимается расследованием незаконной легализацией денег.

— О’кей. Тогда дайте им мои координаты.

Через несколько недель, в январе, мне позвонил специальный агент ИТП Тодд Хайман. По манере разговора он совсем не походил на спецагента. У него был городской, но не манхэттенский акцент, и он сразу стал называть меня Биллом (а не полным именем Уильям, как принято в официальном разговоре). Его манера общения была теплой и располагающей. Он рассказал, что получил степень магистра делового администрирования в Колледже Баруха на Манхэттене и до того, как устроился в правоохранительные органы, работал в аудиторской компании «Делойт и Туш». Он больше напоминал администратора инвестиционного фонда, чем федерального агента с удостоверением и пистолетом — по крайней мере, я думал, что у него есть пистолет.

В конце нашего разговора я поинтересовался, будут ли они открывать дело. «Я не могу ответить на это вопрос, но мы свяжемся с вами», — твердо, но вежливо произнес он.

Но с нами никто не связался.

В это время Кремль начал яростную атаку против США в ответ на принятие ими закона Магнитского.

Со времен холодной войны это был первый законодательный акт, вводящий персональные санкции. Путин был взбешен. Он ответил запретом на усыновление российских детишек-сирот американскими семьями. Это не только звучало ужасно, но и было омерзительно по сути. Дело в том, что Россия разрешала иностранцам усыновлять только тех детей, которые страдали тяжелейшими недугами: синдромом Дауна, пороком расщепления позвоночника, эмбриональным алкогольным синдромом, — и зачастую эти дети были обречены на тяжелейшее существование в российских детских домах. Запретив американцам усыновлять таких детишек, Путин фактически приговорил многих из них к смерти. И всё для того, чтобы защитить своих коррупционеров. Это было вопиющим скотством — даже по бесчеловечным путинским стандартам.

Путин лично причастен к сокрытию убийства Сергея. На ежегодной пресс-конференции он заявил, что Сергея никто не пытал, а умер он, мол, «от сердечного приступа». Это означало, что никто и никогда в России не будет привлечен к ответственности за пытки или убийство Сергея.

Однако привлечение к ответственности отдельных лиц в России всё же намечалось.

На той же пресс-конференции Путин упомянул и Сергея, и меня в связи с «экономическими преступлениями». И ровно через неделю московский суд назначил дату судебных слушаний в отношении меня — заочно.

Но не только мне одному предстояло быть ответчиком.

Со мной судили и Сергея — посмертно.

Это был первый судебный процесс в России над умершим. Они, конечно, не стали эксгумировать тело Сергея и сажать его в клетку для подсудимых в зале суда, как это сделали бы в Средние века, но то, что они совершили, по подлости не уступало этому. Вместо Сергея они попытались усадить в клетку как ответчика его жену. Слава богу, незадолго до этого мы успели вывезти ее и их сынишку Никиту в Англию, и они были в безопасности.

Процесс над Сергеем и мной был назначен на начало марта 2013 года.

Путин решил использовать всё свое влияние и бросить арсенал российского правительства на то, чтобы раздавить каждого, кто так или иначе связан со мной и с делом Магнитского, вплоть до физического устранения. Поэтому, чтобы как-то уравнять силы, нам нужны были мощные союзники в лице правоохранительных органов США, которые были лучшими из лучших.

Но надежда на это таяла с каждым днем. Адам Кауфман ушел в частную практику; Дункану Левину вроде бы сначала было интересно, но потом он сбросил всё на специального агента Хаймана, а тот после беседы со мной исчез.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В тот момент я ощущал, что мы остались один на один с безжалостным противником в этой неравной борьбе.

15. Южный округ Нью-Йорка

Зима, конец 2013 года

Наконец-то всплыл Дункан и с ходу поинтересовался, смогу ли я приехать в Нью-Йорк на встречу с департаментом по изъятию активов федеральной прокуратуры Южного округа Нью-Йорка.

Всё-таки нас не бросили. Процесс развивался, и весьма активно. Одно дело разговаривать с прокурорами на городском уровне, и совершенно другое — работать с их коллегами на федеральном. То, что дело передали в федеральную прокуратуру Южного округа Нью-Йорка (в просторечии именуемого «Суверенным округом»), означало, что ему придавалось куда большее значение, чем мы могли предположить.

День, когда я шел в прокуратуру Южного округа на Сент-Эндрюс-плаза, 1, был промозглым, хмурым и довольно типичным для февраля. К зданию было невозможно подъехать, и таксист высадил меня на Фоли-сквер — в треугольнике с островками газона и голых платанов посреди скопища бетонных зданий правоохранительных органов, где я тут же заблудился. Сначала я зашел в здание Федерального суда. Потом в муниципальный исправительный центр. И наконец, через несколько минут я нашел Федеральную прокуратуру Южного округа: уродливое, похожее на крепость сооружение разительно отличалось от величественных зданий по соседству.

Естественно, я опоздал. После регистрации на входе в здание секретарь проводил меня на восьмой этаж в большую переговорную, где не было ни одного окна, но был длиннющий стол, а вдоль стен стояли стеллажи, заставленные юридическими фолиантами с красными корешками. В торце переговорной на стене был размещен логотип Федеральной прокуратуры Южного округа. Несмотря на то, что всё вокруг отдавало затхлой казенщиной, я ощущал себя в центре одного из самых могущественных правоохранительных институтов мира.

Переговорная легко вмещала человек двадцать и, к моему удивлению, была наполовину заполнена. Я обошел вокруг стола и поздоровался с каждым: здесь был Дункан Левин с помощником, Тодд Хайман с коллегой из министерства внутренней безопасности и Шэрон Левин (однофамилица Дункана), глава департамента по изъятию активов федеральной прокуратуры, с двумя юристами из ее департамента.

Здесь же были еще два человека, которые не представились и вели себя как-то подозрительно молчаливо. Из опыта многочисленных встреч с различными госслужбами США я понимал, что тот, кто не представляется и всегда молчит, скорее всего, из разведки.

Начал встречу Дункан с объяснения того, почему дело передали федералам. Как оказалось, если бы дело, связанное с легализацией преступных доходов, вела городская прокуратура, то по закону она должна была бы предъявить уголовные обвинения конкретному физическому лицу — Денису Кацыву. В этом случае он должен был бы физически находиться в Нью-Йорке и участвовать в судебном процессе. Но поскольку между Соединенными Штатами и Россией нет соглашения об экстрадиции и с учетом того, что Кацыв вряд ли согласился бы добровольно предстать перед правосудием в Нью-Йорке, начинать это дело в городской прокуратуре было невозможно.

Однако, продолжал он, согласно федеральным законам, физическое присутствие подозреваемого не требовалось. Федеральная прокуратура могла просто обратиться в суд с иском о конфискации собственности и попытаться в ходе судебного процесса добиться ее изъятия как приобретенной на доходы от преступной деятельности. И хотя в этом случае никого не посадят, другого варианта нет и надо исходить из реалий.

Я начал рассказывать подробности дела, когда в комнату вбежал запыхавшийся парень и, переведя дух, сказал: «Извините, я только что с судебного заседания».

— Билл, это Пол Монтелеони — помощник прокурора, — представила его Шэрон. — Я попросила его вести это дело.