Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— Ты чего это? — удивился Костка. — Крепкая одежа-то…

— А, на хрен, — отмахнулся Тимоха. — Кафтан-то старый, отцовский. В сенях висел, на гвозде. Уж не знаю, как хмырь-то его не углядел. Мой-то тут под лавкой лежит. Этот кафтан я нарочно надел, чтобы выбросить, если что…

Акундинов вытащил собственный кафтан, встряхнул его и надел на себя.

— Ух ты, а хитер бобер! — восхитился Костка. — Я бы до такого не додумался.

— Ладно, — вздохнул Тимофей. — Тащи фляжку, что ли. Выпьем за упокой душ убиенных.

Когда сели за скудный стол, налив водку в уцелевшие щербатые кружки, и молча, не чокаясь, выпили, Конюхов спросил, захрустев луковицей, обнаруженной в углу:

— А бабу-то? Может, не стоило убивать-то? Жила бы себе пьянчужка да жила… Чего ты ее сразу душить-то кинулся? Да еще и мне вроде бы зуб вышиб, — вспомнил вдруг Конюхов и сунул палец в рот. Внимательно перетрогав все зубы, радостно сообщил: — Не, не вышиб! Так, расшатал только, так ничего — врастет!

— Думаешь, не разболтала бы баба? — хмыкнул Тимоха.

— Ну а коли и разболтала бы, — попытался поспорить Костка. — Кто бы ей, пьяной-то б… поверил? Да с ней бы и разговаривать-то никто бы не стал… Хотя, — задумался он, — ежели бы ее на дыбу вздернули да вдруг дали по три кнута, то и поверили бы. Так это, — укоризненно мотнул он давно не чесанной башкой, — ежели сама бы она в Разбойный приказ пошла.

— Дурак ты, Константин Евдокимыч, — беззлобно выругал Тимофей друга.

— А чего сразу дурак-то? — обиделся Костка, уязвленный непривычным обращением.

— Ты что, о шайке-то Федотовой забыл? Они же на мертвяков-то на своих наткнутся да искать будут — кто же атаманов-то порешил? Не токмо бабе пьяной, а лешему в шерсти поверят.

— Это точно. Нас бы с тобой и в Разбойный приказ бы никто не повел, — пригорюнился Конюхов. — Так бы зарезали бы да под забором бы где-нить и схоронили. Да ладно, если бы только зарезали. А то изувечили бы, а уж потом и прибили, а ошметки бы на помойку выкинули, псам на радость…

— А ты-то тут при чем? — удивился Тимофей. — Ты, что ли, атамана-то рубил?

— А вот теперь ты дурак, Тимофей Демидыч, — фыркнул Костка. — Они что — разбираться бы стали? Кто цыгана-то с Федотом из кабака вызывал? Ась? Или не узнали бы они, что я у тебя в доме живу? А где ты — там и я.

Крыть было нечем. И впрямь, никто бы разбираться не стал…

— Давай-ка еще по одной да на боковую, — скомандовал Тимофей, не слушая просительного вопля Конюхова. Пить ему сегодня больше уже и не хотелось. Да и вообще, ежели разобраться, то все беды у него шли как раз от той злополучной чарочки, которую он выпил в кабаке. Ну ладно, пусть не одну… Как же бы вообще бросить-то это дело? Ну да, зарекалась ворона навоз клевать, но до сих пор клюет…

Утром хмурый Константин стал клянчить чарочку на опохмелку. Тимофей, взяв в руку флягу, стоявшую на столе, побулькал-потряс ее. Пусто! А помнилось, что когда укладывались спать, то оставалась еще половина.

— Вот этой бы баклажкой да по сусалам тебя! — оскалился Тимоха на друга. — На хрен все выжрал-то?

— Ну, так уж вышло, — заюлил Костка. — Ты спать ушел, а мне не заспалось чего-то.

— Вот спать и надо было, а не водку пить…

— Да тут собака зашла. Я ночью-то во двор вышел, до ветру, значит, а она сидит, смотрит. Черная такая, страшная…

— Подумаешь, — с недоумением глянул на друга Тимофей. — Зашла себе и зашла. Мало ли собак бездомных на Москве шастает? Зима скоро начнется, так поменьше будет.

— Ну, Тимоша, а откуда она взялась? — пристально посмотрел на друга Костка. — Если во дворе у нас ни дырки, ни щелки. Весной еще Танька новый забор велела поставить. Так там не то что собака, а кошка не пролезет. А ворота я самолично на ночь запирал.

— Ну, значит, щель осталась. Или ворота неплотно запер, с пьяных-то глаз.

— Да нет, — покачал головой Конюхов. Потом, помедлив слегка, процедил: — Я ведь эту собаку видел. Ты когда бабу-то собрался рубить, она из-за угла вышла. Я-то испужался — думал, псина пришла, а следом хозяин идет. Ну, думаю, залает сейчас. А она, падла, только зубы оскалила, словно бы ухмыляется!

— Ты чо, Костка? — нахмурился Акундинов. — Совсем, что ли, допился? Где ты там собаку-то видел? Может, скажешь еще, что по двору нашему черти с вилами бегают?

Сказать-то сказал, но от Косткиных слов и самому стало как-то не по себе. Для очистки совести Тимофей вышел во двор. За ночь он покрылся свежим снежком, который к обеду должен стаять, но пока еще был ровным и почти что нетронутым.

Акундинов осмотрел снег, но, углядев только следочки от птичьих лап, успокоился и вернулся в избу. «Сам виноват, — решил Тимофей. — Надо было флягу подальше прятать…»

Конюхов, похожий в этот момент на юродивого, сидел перед столом и раскачивался на скамейке. «Как бы он неопохмеленный-то не помер», — пожалел дурака Тимоха и, вытащив вторую, непочатую баклажку, налил другу полную кружку.

— Тяни, как хошь, — строго сказал он другу. — Но больше не дам!

— Ага, — радостно отозвался Костка, цедя водочку сквозь зубы, с каждым глоточком забывая о страшной собаке.

«Вот ведь не было печали», — подумал Тимофей, озабоченно глядя на Костку. Сам он пить не стал, и, как оказалось, правильно. Со двора вдруг раздался требовательный стук в ворота.

— Эй, Тимофей, сын Акундинов, открывай! — зычно крикнули с улицы.

— А чо случилось-то? — спросил Тимофей, подходя к воротам.

— Ты открывай давай! А не то — ворота высадим!

Акундинов трясущимися руками открыл калитку, и во двор прошли двое стрельцов.

— Так что случилось-то? — робко спросил он.

То, что стрельцов было двое, и то, что они на него не набросились и не стали вязать, обнадеживало. Ну а кроме того, Тимофей знал, что ежели стрельцы пошли бы забирать татя али душегуба какого, то хотя бы у одного из них пищаль была бы в руках. А тут — ни пищалей, ни бердышей, а только сабли.

— Ну, это не наше дело, — хмыкнул один из стрельцов. — Ты собирайся давай. Нам тебя велено в Разбойный приказ доставить, а не разговоры водить.

— Слышь, мужики, а может, по чарочке пропустите? — робко предложил Тимоха. — У бати у моего, царство ему небесное, день поминовения сегодня. Батя-то мой в стрельцах служил, пока ногу не искалечили.

— А где батька-то служил? — с интересом спросил тот из стрельцов, что был постарше.

— Вначале с князем Пожарским ляхов гонял, а потом — в Вологде, в Таможенной избе десятником был. Тати на них напали, хотели казну отбить, где сборы таможенные, от купцов взятые, лежали. Отбиться-то отбились, да один из татей батьке по коленке топором засадил. А вот как батьку-то искалечили, так никому он и не нужен стал, — чуть не пустил Тимофей слезу, горюя о батьке. — Вы, может, хоть в дом войдете?