Братья Стругацкие - Ант Скаландис

О ком это они? Когда я читал впервые, был просто уверен: о себе. Ну, то есть младший брат Борис, на девяносто процентов прототип Андрея Воронина, вспоминает своего старшего брата Аркадия — прототипа Сергея. Биография, ясное дело, изменена, но сам образ, сама жизненная позиция… Разве такое придумаешь! Оказалось, речь идёт всё-таки о другом человеке. Некоторые узнали в нем Михаила Анчарова, тоже будущего известного писателя, поступившего в ВИИЯ раньше и учившегося параллельно со Стругацким чуть больше года. Спицын называет другое имя. Но и с этим, другим, и с Анчаровым у Аркадия были, мягко говоря, натянутые отношения. Почему? Конкуренция — очевидно, не раз и не два друг у дружки девчонок перебивали. Стругацкий и сам был почти таким же. Ну да, не было в нём этой последовательной жертвенности, но не только чопорные красавицы-недотроги, но и серенькие несчастные лахудры с завода Михельсона, что на Серпуховке, не были обделены его вниманием. А, кстати, возвращаясь к роману, «Серп и Молот» — это же на Яузе, в двух шагах от «альма-матер».

Вообще-то, в самом ВИИЯ девушек было очень мало. Военный всё-таки институт. На весь поток — девять представительниц прекрасного пола. А в группе вообще одна — Томка Захарова. Через год появилась ещё Юлька Осиновская. Так что понятно, что у девчонок тоже отбою от кавалеров не было, и замуж они выходили довольно быстро. Аркаша в условиях столь жёсткой конкуренции в соревнование, как правило, не вступал, и внутри института серьёзных романов у него не было. Хотя заметен он был. Очень заметен.

«Я его сразу выделила из всех, — вспоминает Тамара Захарова, вышедшая замуж на третьем курсе за парня из индийской группы Илью Редько и ставшая впоследствии известной переводчицей и заведующей восточной редакцией издательства „Художественная литература“, — его нельзя было не выделить: высокий, большой, красивый, с орлиным носом, с умными, весёлыми глазами, вечно расстёгнутая и какая-то незаправленная гимнастёрка, и старые, до дыр затёртые кирзачи — он весь был такой изящно-небрежный, в нём сразу ощущалась личность, и эти солдатские сапоги выглядели не смешно, а эпатажно! Ведь все стремились раздобыть офицерские, шикарные, из мягкой кожи… Ему было наплевать на одежду. И ещё было в нем что-то птичье — могучее и одновременно лёгкое, крылатое — такая большая птица… в кирзовых сапогах».

Двенадцать лет армейской службы так и не переделали его. Менять подворотнички, гладить хэбэ, чистить сапоги и ботинки, застёгиваться на все пуговицы его, конечно, приучили (хотя и не вполне — при любом удобном случае норовил не выполнять предписаний), но полюбить всё это он так и не сумел. Не смогли заставить. Природа взяла своё. Он только легко вздохнул, уходя на дембель и радостно возвращаясь к мягким брюкам без стрелки, свитерам, ковбойкам и разношенным ботинкам. На гражданке он почти никогда не носил костюма (долгое время костюма просто не было) и вообще никогда не надевал галстуков. АН в галстуке — такого зрелища не помнит никто (хотя несколько фотографий сохранилось).

Дисциплинарные замечания и взыскания — вот главный бич всей его послужной истории. Соблюдение пунктов воинского устава претило ему от принятия присяги и до последнего дня в армии. Спасало обаяние, спасал интеллект, спасало везение, но не всегда. Сколько раз он попадал на губу, сосчитать невозможно. Случаев было много, самых разных, связанных и с женщинами, и с выпивкой, и с прямым хулиганством, но в первые студенческие годы главными нарушениями были рассеянное нежелание приветствовать всякого дурака, оказавшегося вдруг старшим по званию, и всевозможные несоответствия в форме одежды.

А всякий раз, приведя себя в условный порядок где-нибудь перед зеркалом, он придирчиво оглядывал вздувшуюся пузырём гимнастерку, смятое голенище или завернувшийся рукав и вопрошал: «Ну как? Похож я на лорда?», чем приводил в полный восторг сослуживцев.

Аркадий был всеобщим любимцем. Не только у девчонок. У ребят — тоже. Не лидером, нет — просто авторитетом. Лидером он не мог быть. На одном курсе с ним учились те, кто постарше, а главное — прошедшие фронт, привыкшие командовать, имевшие уже офицерские звания. В лидеры выбивались из их числа, а Аркадия просто уважали за талант и за интеллект, за остроумие и за обаяние. И ещё — за смелость и силу. К спорту он не тяготел совсем, но физически был одарён от природы. Народ в ВИИЯ, в принципе, был не драчливый, другие аргументы считались более весомыми, но молодость есть молодость, и некоторые конфликты — зависть, соперничество, дурацкие обиды, — могли доходить до стадии рукоприкладства. В таких ситуациях Аркадий демонстрировал не только превосходство в весовой категории, но и впечатляющие навыки уличного бойца, и настоящую жёсткость рукопашной схватки. Мальчишка, рано научившийся драться, не забывает этого искусства никогда. В общем, с ним предпочитали не связываться, а сам он не был задирой.

Заводилой — да, был. Вечно всех подбивал на самые безумные авантюры и безобразия. Ну и, конечно, развлекал: шутками, анекдотами, рассказами.

Самое первое прозаическое произведение АНа, по сути, так и осталось в устной форме. Однако запомнилось многим. Называлось оно «7 дней, которые потрясли мир» и было изложено по частям, с продолжением, товарищам по несчастью, заступавшим в суточные наряды. Патрулирование улиц — это ещё туда-сюда, даже иногда весело, но в караулке торчать — увольте! — тоска смертная. И вот в шесть или восемь приёмов (а, возможно, именно в семь — по дню на каждое дежурство) Аркадий потчевал сокурсников своим первым фантастическим романом. Чувствуете, когда зарождался жанр отечественного сериала! А сюжет был таков.

Вдруг появились откуда-то надёжные сведения: то ли немецкая разведка донесла, то ли американская, то ли наша, но сведения точные, проверены были не раз: мол, приближается к Земле чудовищная комета. Слухи поползли, народ начал бунтовать. И надо же такому случиться, чтобы она, сволочь, летела именно на Москву, мало того, непосредственно сюда, в Лефортово, а если до конца честно, то, по расчётам, прямо-таки в караульное помещение! И хотя в итоге всё равно погибнуть должна была вся планета, но как-то уж очень обидно, что именно их наряду суждено принять этот удар первыми, и уж точно деваться будет некуда. Ну, информация доходит до всех президентов и правительств. Лично выступает по радио товарищ Сталин. И на войне, в действующей армии солдаты и офицеры решают: на кой черт нам воевать, лучше пойдем грабить рестораны, магазины, снабженцев раскулачивать… «Кому живётся весело, вольготно в РККА? Начпроду толстопузому, ответили солдатики…» А тем временем в мировых столицах собирают конгрессы, консилиумы и конференции. Совещаются, согласовывают, прикидывают, примеривают, перепроверяют в сотый раз все расчёты. И вроде сходится у них. Вот так и катятся по планете эти треклятые семь дней, наполненные событиями ужасными и весёлыми. Но главное, что в повести Стругацкого героями были все курсанты группы японского языка, все общие знакомые из других групп и с других факультетов, все любимые преподаватели и начальники, все девчонки с окрестных улиц, а также виднейшие партийные и советские руководители. И каждый вёл себя по-своему. И было это абсолютно непредсказуемо и смешно до колик. В итоге, понятное дело, оказалось, что учёные ошиблись. Не там запятую поставили, или ноль не с той стороны приписали — в общем, все остались живы-здоровы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});