Разъяренный (ЛП) - Эванс Кэти

Я проверила свой телефон, потому что обещала Маккенне встретиться с ним в доках.

Мама расхаживала взад-вперёд. Она никогда раньше не вела себя так. Меня охватило чувство страха. Нечто подобное чувствуешь, когда видишь, как эти тёмные тучи заволакивают солнце, закрывая его от твоего взгляда. Когда зазвонил телефон и мама ответила, я всё поняла.

Она начала плакать. Я тоже заплакала.

— Он был на борту. Он был на борту вместе со своей помощницей. Он летел не из Чикаго, а возвращался с Гавайев.

— Что? Почему?

— Потому что… — мама вытерла слёзы, и все эмоции с её лица исчезли. — Потому что он нам лгал.

Когда люди начали узнавать, что мой отец погиб, телефон стал звонить без остановки. Я понимала, что разговоры шли не только об этом, но и о том факте, что он был со своей помощницей.

Я выскользнула из дома, опоздав на час, и побежала в темноту, а потом увидела на улице фигуру своего парня, который наблюдал за моим домом, как будто хотел убедиться, что со мной всё в порядке, зная, что он не может туда войти.

— Кенна! — Я бросилась к нему, пытаясь сдержать слезы. — Этот рейс. Он был там. Отец летел тем рейсом.

— Шшш, — укачивал меня он. Моё надёжное убежище. Я закрыла глаза и прижалась к нему. — Он лгал нам. Он всё это время нам лгал.

— Мне так жаль, — прохрипел Маккенна, целуя мои веки. — Я всегда буду рядом с тобой. И никогда не буду тебе лгать…

Стюардесса объявляет, что собирается закрыть дверь самолёта, я резко выпрямляюсь. Музыканты летят сзади, вокалисты впереди. В салоне полно свободных мест — чёрт возьми, они зафрахтовали весь самолёт. Джакс садится на одно место и кладёт свои вещи на пустое сиденье рядом с собой, а Лекс занимает другое. Маккенна разговаривает с двумя стюардессами. Кепка надета козырьком назад — он всегда, когда так её носит, выглядит молодо и привлекательно. Выглядит так, как раньше… когда ему было семнадцать.

Я пытаюсь успокоить свои нервы и пугаюсь, когда он плюхается на сиденье рядом со мной, снимает кепку и засовывает её в кармашек впереди стоящего кресла, как будто там не было тысячи и одной бактерии. Маккенна поворачивается ко мне, всем своим весом опираясь на подлокотник. Неужели у него на роду написано мучить меня?

— Ты заблудился? Здесь дюжина свободных мест, — говорю я.

Он пристально смотрит на меня.

— А я хочу это.

Качаю головой, достаю из кармана переднего сиденья небольшую инструкцию и начинаю её листать. Я не лишусь перед ним рассудка. Ни. За. Что. Но всё же я остро реагирую на окружающие меня посторонние звуки. Шарканье ног. Шум двигателя. Щелчок захлопнувшейся двери самолёта, его дыхание.

Его дыхание.

Я сосредотачиваюсь на нём и пытаюсь выровнять своё дыхание, стараясь дышать в унисон с ним и всё время надеясь, что он этого не заметит. Я могла бы использовать его, чтобы расслабиться. Или отвлечься.

Вскоре нам предлагают напитки. Я достаю свою коробочку с таблетками и незаметно прячу её в ладони, пока Маккенна разминает длинные ноги.

— Виски, сладкая. И девушке то же самое, — указывает на меня Маккенна, затем откидывает спинку кресла и вытягивает ноги. В инструкции говорится, что во время взлёта спинка кресла должна находиться в вертикальном положении, но ему явно на это наплевать.

Маккенна никогда со мной не нянчился. Даже когда мы были детьми. Всегда обращался со мной как с равной. Я редко плакала, но когда это случалось, он просто терпеливо ждал, когда я перестану. Если падала, он поднимал меня и вёл себя так, будто это пустяк и из-за этого не стоило плакать, вот я и не плакала. Он знал, что у меня были проблемы с выражением эмоций, и когда умер мой отец, я полностью их заблокировала. Вообще перестала плакать, и Маккенна относился к этому с пониманием.

Я так думаю.

Он никогда не настаивал, чтобы я об этом говорила. А сейчас пристально смотрит на меня, и я вижу, что он пытается оценить ситуацию, без жалости и явно без намерения со мной нянчиться, поэтому я выпаливаю:

— Я до сих пор ненавижу самолёты.

В его глазах появляется озабоченный блеск.

— У меня для тебя есть идея. Скажи Лайонелу, чтобы он шёл на хрен, и выходи из самолёта. И забудем об этом.

У него самое серьёзное выражение лица, и на пару мгновений я даже задумываюсь об этом. Мы целовались в кладовке, а прошлой ночью, когда он меня обнял, я притворилась спящей. Сегодня всё кажется очень неловким. Мне на самом деле не хочется подвергаться искушению встречаться с ним целый день, каждый день, на протяжении более чем трёх недель. Но эти деньги могли бы обеспечить мне независимость, а Магнолии — надёжное будущее.

— Я не отступлю. Поскольку подписала бумаги. Как я уже говорила тебе, я бедна, и меня можно купить, — ворчу я.

— Тогда я разочарован. Если мне кто-то и казался равнодушным к земным благам и всему мирскому, так это ты.

— Говоришь как придурок, который купается в долларах.

Маккенна подносит свой стакан с виски к губам, и я понимаю, что он протягивает мне ещё один стакан. Я беру его из его рук, следя, чтобы наши пальцы не соприкоснулись. Однако он двигает пальцем, специально, чтобы это наверняка случилось.

Я хмурюсь. Он улыбается. Как будто знает, что от этого мимолётного прикосновения по моей крови от вен к капиллярам пробежал ток.

С противоположного ряда кресел Лайонел смотрит на меня так, словно всерьёз в меня влюблён, а потом, к сожалению, самолёт начинает двигаться. Понятия не имею, сколько времени нужно, чтобы таблетка подействовала, но лучше её уже проглотить. Я так нервничаю, что от напряжения не могу пошевелиться.

Папа. Представляю его в таком же кресле, как и это. Полёт проходил при идеальных условиях, но он так и не долетел. Когда нам позвонили, я пялилась в тетрадь, делая домашнюю работу.

— Хочешь об этом поговорить? — тихо спрашивает Маккенна.

— Только не с тобой, — бормочу я, хватая и пролистывая каталог, а потом засовывая его обратно в карман переднего сиденья. Сейчас, когда я не в лучшей форме, хочется, чтобы Маккенна просто ушёл.

— Пожалуйста, уходи, — выдыхаю я.

— Позволь мне быть с тобой рядом, пожалуйста, — говорит он. В его голосе нет насмешки. В глазах — ничего, кроме искренности.

Стены крепости, охраняющие мои эмоции, становятся мягкими, и это пугает меня так сильно, что я почти умоляю:

— Нет. Пожалуйста. Уходи.

Какое-то время мы играем в гляделки.

И на мгновение мне кажется, что я проиграю.

Затем он бормочет:

— Можешь рассчитывать на меня, Пандора.

Прежде чем я успеваю напомнить ему, почему больше этого не делаю, он отстёгивает ремень безопасности, встаёт и идёт по проходу к другому креслу.

Мне так хочется вернуть его обратно. Вот почему говорят, что нужно быть осторожным в своих желаниях.

В тот момент, когда он уходит, я оплакиваю утрату. Утрату его. Вызывающего, волнующего и одним только своим присутствием приводящего в бешенство.

Он знает, как умер мой отец. Что он был в командировке, и самолёт разбился. Как в кино и в самом страшном твоём кошмаре. Он был со своей помощницей. Не по делам. Я потеряла своего отца в тот же день, когда моя мать поняла, что он её предал. Нас предал.

С другой женщиной.

Я не могла горевать, потому что моя мать считала, что я её предаю. Потому что он предал её. Единственной эмоцией, с которой она была согласна, был гнев. Если у меня начинал дрожать подбородок, моя мать моментально выходила из себя: «Не смей из-за него плакать! Он меня бросил! Он нас бросил!». Поэтому я всегда старалась держать рот на замке и никогда не плакала. Но гнев — другое дело. Мне было позволено злиться. Сколь угодно много. И когда Маккенна меня тоже бросил, гнев — это единственное, что мне осталось.

Самолёт выруливает на взлётную полосу, мои нервы оголены до предела. Я прислушиваюсь к звуку ревущих двигателей, звону льда в бокале Маккенны за несколько сидений от меня. Его запах, до сих пор витающий около пустующего сиденья, странным образом меня успокаивает.