Без начала и конца - Сергей Попадюк

В один из дней мы с мамой поехали в Старый Крым, в гости к Н.Н. Грин, и остались у нее на ночь. Скрепя сердце, Нина Николаевна постелила мне на той самой кровати, на которой умирал Александр Степанович. На следующее утро (я успел сделать этюд старокрымской улочки) она вместе с нами отправилась в Коктебель – ей захотелось побывать на съемочной площадке. Среди декораций экзотической деревушки Каперны Нину Николаевну (и меня заодно) знакомили с режиссером А. Л. Птушко, с И.Ф. Переверзевым (Лонгреном), Олегом Анофриевым (Летикой) и другими. Мы просились на баркентину, но в море было волнение, опасное для шлюпки. Посмотрев немного на съемки, мы пошли в гостиницу знакомиться с Настей Вертинской, моей ровесницей, исполнявшей роль Ассоли. Нина Николаевна с Настей расцеловались – Ассоль бывшая и Ассоль теперешняя, – и я присутствовал при этом историческом поцелуе!

Сколько мне было тогда? Всего семнадцать. Боже мой, какой же я был дурак! А впрочем, я завидую себе – тогдашнему.

Я был счастлив тогда, хотя и не поступил в институт. Теперь-то понимаю, что именно поэтому был счастлив: выбор оставался за мной. (Я даже как будто нарочно оттягивал момент окончательного выбора, пренебрегши подготовкой к вступительным экзаменам и полностью доверившись судьбе.) Поэтому я и в армии был счастлив: выбор по-прежнему оставался за мной. Я был хозяином, чувствуя, по выражению Толстого, «ту на один раз данную человеку власть сделать из себя все, что он хочет»; все ключи были у меня, в одной связке. Теперь передо мной длинный, прямой, постепенно сужающийся коридор; я могу выбросить и последний ключ. Всё, ставки сделаны, ставок больше нет. Остается только сожалеть о множестве неотпертых дверей, мимо которых я прошел, безрассудно бросая свои ключи. Возвращаться – поздно и не по правилам.

5.09.1972. Так вот, жизнь произошла. Работа в театре, Худ-граф, армия, университет… Это всё – эпохи. Сколько новых людей, кроме школьных товарищей! (От школы остались только Дементий и Американец, да еще Гарюха, переехавший с семьей в Ленинград.) Встреча с Морковкой, наша любовь, долгое ожидание, пока я вернусь из армии, потом поженились. У нас родился и вырос сын. Вот они, вехи прожитой жизни. Другие вехи: умерла бабушка, умер «молдавский» дедушка, умерла Екатерина Ильинична, Морковкина мама. Это лучшие люди, каких я знал. И вот я снова здесь, с мамой, с Микой. Только что встретил на пляже Мишку Осипова (Полковника Фана): он приехал сюда с женой и дочкой. Он сообщил мне, что где-то здесь бродит Монес. Тогда, в 60-м, мы ничего не знали друг о друге, а теперь нашему тамбовскому товариществу уже десять лет. Действительно, жизнь. Мне уже под тридцать.

А море такое же синее, а горы такие же рыжие, как тогда, и я кажусь себе мошкой, появившейся на миг, чтобы бесследно исчезнуть. Здесь расплющиваются воспоминания.

Так обманывает нас время под маской пространства…

Шопенгауэр. Афоризмы житейской мудрости.

Особенно запахи беспощадны. Вдохнул сегодня острый запах водорослей около камней по пути в Лягушачью бухту и понял, что ничего не произошло.

Запах был точно такой же, как в детстве, когда я впервые увидел море.

Детство – хорошая память: мне грустно и хорошо, и совсем не зря колесить тысячи верст, чтобы угодить в детство.

Пильняк. Китайская повесть.

7.09.1972. Купанье до завтрака. Потом с Осиповыми на пляже. Надвинулась гроза, но обошла стороной. Зоя со Светкой ушли, а мы остались, соорудив себе укрытие из надувного матраца и подстилок, – трое мужчин, – Мику положив в середину. Через его голову Полковник, изменив обычной скрытности, рассказывал мне о своих служебных проблемах, а я ему – о том, как мы с Морковкой в сопровождении наших варшавских приятелей Михала Саидовича и его жены Марыси весь июль мотались по Польше.

Попросили у пограничников бинокль и смотрели на военные корабли на горизонте.

Полковник пришел к нам после обеда, когда Мика отдыхал, а я работал, и, дожидаясь, пока я закончу, уснул на диване. Потом я отослал Мику на пляж к маме, а Полковник заторопился домой. Мы попрощались, условившись о завтрашней встрече, после этого уселись на диван и еще час проговорили о поэзии и музыке – о том, чего я был начисто лишен последние годы.

Почему-то именно с поэзией и музыкой связалось у меня представление о потерянном времени. Я предпочитал терять его перед телевизором, расширяя образовавшуюся в жизни пустоту. Эти годы прошли тупо, бессмысленно, я совсем забыл, что такое вдохновение – те горячие творческие толчки в груди, которыми отзывается душа на малейшее внешнее изменение.

Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю.

Римл. 7. 15.

8.09.1972. Мама с Микой отправились на экскурсию в Судак и Новый Свет на «Вите Коробкове». Отплывали они при большой волне, а возвращались уже в настоящем шторме. И качку, и сильный ветер на открытой палубе, среди укачавшихся пассажиров, Мика, говорят, перенес как настоящий мужчина, категорически отвергнув всякие заботы о себе. Я встречал их на пирсе в темноте, и мы вместе пошли на «Воздушные приключения». После окончания фильма мы с Микой достойно завершили этот день приключений, перемахнув (чтобы не терять время, проталкиваясь в толпе к выходу) через высокую стену летнего кинотеатра. Я поймал Мику, смело прыгнувшего на меня со стены.

Потом мы с ним стояли на нашем балконе, слушая доносившуюся из пансионата музыку: там показывали фильм «Ромео и Джульетта». Я растрогался: эта мелодия Нино Рота сливается для меня с образом Дашеньки, которая поставила для меня запись в тот день, когда я последний раз был у нее и пытался объясниться с нею.

…Он снова слышит эту восхитительную арию, и она вызывает в нем трепет; отныне наслаждение для него навсегда связано с этими нежными звуками…

Стендаль. О любви.

Бесплодная погоня

На Краков оставалось мало времени, и свидание с ним получилось меланхолическое.

Я мечтал об этом городе с детства. Я видел его во сне, видел себя на его улицах, на узкой и мокрой от дождя торцовой мостовой, очевидно, запавшей в память из какого-то фильма. Но времени было в обрез, поэтому, посвятив полдня архитектуре, я решил оставшееся до отъезда время бесцельно шататься по улицам, просто отдаваясь внешним впечатлениям. Мы вместе пообедали в ресторане – Михал, Марыся, Морковка и я – и разошлись в разные стороны, договорившись встретиться вечером у нашего «трабанта».

Я увидел ее, едва выйдя из ресторана, и, словно меня толкнули, сразу же пошел за ней. Ее фигурка с обнаженной, по теперешней моде, талией, ее красивые загорелые ноги, ее походка, ее ни с чем не сравнимое изящество не могли так просто мелькнуть в моей жизни и исчезнуть навсегда. Я решил хотя бы сфотографировать все это.

Она зашла в магазин. Я встал при входе и изготовил аппарат к съемке, но, когда она вышла – и прошла совсем близко от меня, как раз в нужном ракурсе, – затвор оказался невзведенным, и я, подняв аппарат, в досаде тут же его опустил.

В другой раз я не успел снять крышку с объектива, в третий – ее заслонили прохожие. Я знал по опыту, что если с первого раза не получилось – пиши пропало, но все же продолжал идти за нею, держа аппарат наготове. Я торчал перед витринами магазинов, в которые она заходила, или на противоположном тротуаре, делая вид, что любуюсь фасадом; потом снова шел за нею. Потом мне стало казаться, что она заметила мое неотвязное преследование, не могла не заметить, всякий раз натыкаясь на меня при выходе из магазина, – и это меня окончательно сковало. Я шел за ней, как в бреду, как в кошмаре, не в силах оторваться и отстать.

Она прошла всю Флорианскую и свернула в улицу Св. Яна. Я шел следом. Я видел, какими глазами смотрели на нее мужчины. Один из них, так же как я, пошел за нею. Он долго шел, заслоняя ее от меня своей желтой рубашкой, потом догнал ее и, идя рядом, что-то сказал ей. Она покачала головой, и он отстал. А я все шел. И время моего свидания с Краковом стремительно уходило…

Наконец натянутые нервы не выдержали, я остановился и потерял ее из вида. Но пока я стоял, огорченный, опустошенный, на маленькой площади, она вдруг опять прошла мне навстречу, причем с удивлением, как мне показалось, на меня взглянула: мол, куда же ты пропал? – и я, как заведенный, тупо двинулся следом.

Она была – вылитая Дашенька, моя высокая тоска, печаль просветленная, вот почему я шел за нею.

…Так собираются в дорогу люди, которым не терпится взглянуть своими глазами на вожделенный город: они воображают, будто в жизни можно насладиться очарованием мечты.

Пруст. По направлению к Свану.

Я шел за ней бульварами вдоль старых крепостных стен. При переходе Westerplatte, пережидая поток машин, я стоял рядом с нею, и она, оглянувшись, опять внимательно на меня посмотрела. Тогда я решился. Будь что будет, подумал, подойду и прямо попрошу разрешения ее сфотографировать. И, может быть, познакомлюсь. И, может быть…