Нулевое досье - Гибсон Уильям

– Идите, пожалуйста, – сказал он.

– Евро. – Она протянула ему несколько бумажек.

Затем повернулась и покатила чемодан по тротуару, в толпу у входа. Может, Милгриму чудится? Возможно. Хотя Бигенду свойственно привлекать к себе нежелательное внимание, а затем следить за теми, кто следит за ним. В точности как собирался сейчас Милгрим. Она обернулась, думая его увидеть, но он уже растворился.

На входе надо было заплатить пять евро девушке-японке и сдать чемодан.

За арками виднелся мощеный двор. Группки курящих девушек придавали ему разом естественный и уютный вид.

Сам «Салон дю вэнтаж» проходил в переоборудованном здании семнадцатого века, которому принадлежал двор. Гламурный лоск прошлого десятилетия плавно вписался в барочную архитектуру.

Чуть ли не половину посетителей составляли японцы. Большинство двигалось примерно в одном направлении, и Холлис пошла со всеми, по минималистской лестнице светлого шведского дерева, в первый из двух ярко освещенных залов, где хрустальные люстры сияли над тщательно выставленной одеждой: на вешалках, на стеклянных прилавках, на столах соответствующей эпохи.

Из гугла Холлис знала, что в этом году салон посвящен восьмидесятым. Ее всегда поражало, что время, в которое она уже жила, становится эпохой. Значит ли это, что она и сейчас живет в каком-то историческом периоде, и если да, то как его назовут? Первые десятилетия нового века вроде бы еще не получили четкого названия. Мода относительно недавнего прошлого вызывала у нее странное чувство. Наверное, память как-то осовременивает вещи, которые ты носила, и вживую они оказываются совсем не такие, какими их помнишь. Особенно чудны́ми выглядели плечи; талия и подол оказывались не там, где ждешь.

Впрочем, восьмидесятые Холлис вовсе не походили на то, что было представлено здесь: по большей части Жан-Поль Готье, Тьерри Мюглер, Аззадин Алайя и Клод Монтана.

Она посмотрела рукописный ценник на шерстяном мюглеровском жакете. Будь здесь Хайди и фанатей она по таким вещам (которые на самом деле были ей даром не нужны), последние карточки муйла усвистели бы за час, и все равно покупки уместились бы в одном такси.

Она подняла голову и зажмурилась, встретившись взглядом с самой собой на фотографии Антона Корбейна, увеличенной и вздернутой на прозрачной леске над вешалкой с Мюглером. Анахронизм, подумала Холлис. Даже не ее эпоха. Фотография была сделана в 1996 году.

Чтобы скорее сбежать от фотографии, Холлис отклонила предложение примерить мюглеровский жакет. Она на ходу достала айфон, и Бигенд ответил сразу, не дав своему мобильному шанса зазвонить.

– Губерт, вы отправляли сюда кого-нибудь еще?

– Нет, – ответил он. – А надо было?

– Вы поручали кому-нибудь следить за нами в «Селфридже»?

– Нет.

– Милгрим считает, что заметил здесь человека, которого видел там.

– Все возможно. Парижскому офису не сообщали о вашем приезде. Попросить, чтобы вам кого-нибудь прислали?

– Нет, просто хотела проверить.

– Еще что-нибудь для меня есть?

– Пока нет. Мы только что добрались. Спасибо.

Она дала отбой раньше, чем Бигенд успел попрощаться. И замерла с поднятой рукой, с телефоном на уровне уха, внезапно осознав культовую знаковость своей позы. В языке жестов, свойственных публичному пространству, роль сигарет отошла телефонам. Люди в позе, которая узнается за квартал, уже не курят. Девушка на фотографии Корбейна никогда такого не видела.

Номер, который вчера дал Клэмми, долго не отвечал.

– Да?

– Джордж? Это Холлис Генри. Мы встречались в «Кабинете», когда там жил Редж.

– Да. Клэмми звонил. Тебе надо поговорить с Мере.

– Да, хотелось бы.

– И ты здесь?

– Да.

– Боюсь, ничего не выйдет, – тоном скорее молодого юриста, чем клавишника «Тумб».

– Она не хочет со мной говорить?

– Не может.

– Очень жаль, – сказала Холлис.

– Нет, нет, – ответил Джордж, – не в том смысле. Она оформляет сделку по Шанель, которую привезла из Мельбурна. Токийские дилеры. Пригласили ее на ланч. Я тут пока сижу вместо нее.

Холлис отодвинула айфон, облегченно вздохнула и вновь поднесла телефон к уху:

– Так она согласна со мной поговорить?

– Да. Ей нравится твоя музыка. Ее мама твоя поклонница. Ты где?

– На втором этаже рядом с лестницей.

– Видела, там твою фотографию повесили?

– Да, я заметила.

– Мы в самом дальнем конце. Я буду тебя высматривать.

– Спасибо.

Холлис двинулась вглубь зала. По пути ей попался прилавок с джинсой явно не восьмидесятых. Все вещи тут были старше продавца, которому она на вид дала бы примерно сороковник. Он так и ел ее глазами – из-за хаундсовской куртки, решила Холлис.

Олдувай Джордж нашелся за архипелагом оранжево-прозрачной надувной мебели, тоже едва ли восьмидесятых. Он был в джинсах и плаще цвета хаки. Гориллья внешность не портила его, скорее добавляла шарма.

– Ты как?

– Спасибо, хорошо, – ответила она, пожимая ему руку. – А ты?

– Ни шиша не продал с тех пор, как японцы увели Мере. Видать, нет у меня торгашеской жилки.

Оксфорд, сказал про Джорджа Инчмейл, когда Холлис пытала его вчера вечером. Баллиол, ФПЭ[22] с отличием. Холлис понятия не имела, что это значит, помимо того, что для нынешнего занятия у него явный перебор образования. «И, пожалуйста, никому не рассказывай», – добавил Инчмейл.

– Хорошо, что она тебе не нужна, – сказала Холлис.

Она разглядывала восемь очень маленьких костюмов Шанель одного покроя на темно-серых портняжных манекенах. Похоже, ничего другого Мередит Овертон на ярмарку не привезла. Все костюмы были из какой-то объемной ткани с рисунком вроде сильно увеличенной «куриной лапки» в цветовой гамме от ядовито-оранжевого до горчичного. Холлис смутно помнились кухонные рукавицы из похожего материала. Она вообще-то видела женщин, на которых такие костюмы смотрятся очень эффектно, но только раз, в Каннах. Видимо, подумала она тогда, весь финт в том, что жакет и юбка категорически отказываются облегать. Через костюмы была пропущена тонкая стальная цепь в полиэтиленовой пленке.

– Они очень дорогие? – спросила Холлис.

– Хочется верить. Мере нашла их в Сиднее – распродажа имущества. Их заказала в начале восьмидесятых жена очень успешного застройщика. Уникальные ткани, уникальный пошив. Продавцы понятия не имели, что это за вещи. Но сбыть их хорошо можно либо сейчас на салоне, либо в Токио. А все серьезные японские покупатели сегодня здесь, и Париж добавляет некой символической ценности. Их шили тут.

– Она была миниатюрная. – Холлис потянулась было к обшитой тканью пуговице, но отдернула руку.

– Хочешь посмотреть ее фотографию в таком костюме?

– Правда есть такая фотография?

– Мере нарыла в австралийских газетах и глянцевых журналах. Даже фильмик маленький нашла.

– Нет, спасибо, – сказала Холлис.

Восемь манекенов в ярких костюмах внезапно показались ей кладбищенскими памятниками, фетишами умерших шаманов, заряженными злой энергией.

– Еще сумочки есть. Как новые. Мере их привезла, но не выкладывает. Они чуть подешевле, так что их все время просили бы посмотреть. А она не хочет, чтобы руками лапали.

– Клэмми рассказал, что я ищу?

– Без подробностей, но теперь, когда ты здесь, подозреваю, что речь о твоей куртке.

Странно было слышать, что кто-то за пределом Бигендова круга, помимо Клэмми, упоминает «Хаундс».

– Что ты об этом знаешь? – спросила Холлис.

– Не больше Клэмми. Мере очень скрытная. В этом бизнесе важнее хранить секреты, чем рекламироваться.

– Как так?

– Серьезных покупателей не столько, чтобы нужна была реклама. Настоящих дилеров раз-два и обчелся.

Джордж понравился ей при первой встрече в «Кабинете», сейчас это ощущение еще усилилось.

– Клэмми сказал, Мере, когда училась в Лондоне в обувном колледже, знала кого-то, кто связан с «Габриэль Хаундс». – Холлис говорила напрямик. Решение доверять Джорджу пришло внезапно и, как всякое такое решение, было непростым, однако в подобных делах трудно только начать.