Снега метельные - Иван Щеголихин

В пустынном зале музыка еще не гремела, но стулья уже успели сдвинуть к стене, и на них лежали пальто и платки, полушубки и шапки, а из-под стульев торчали валенки, как орудийные жерла. Почти все де­вушки были в туфлях, а ребята оставались кто в вален­ках, кто в сапогах, редко-редко — в новых туфлях, не постеснялся щегольнуть.

Было светло, празднично, пестрота в зале поднимала настроение. Женя, как только вошла в зал, сразу реши­ла: она берет на себя лидерство в их тройке, будет руко­водить инженером и Галей. Они стали особняком, в сторонке. Девушки раз­глядывали Женю, и потому ей не хотелось смешиваться с толпой, вместе со всеми станет как все, ее очарование растворится в толпе. А растворяться ей совсем не хотелось. Она только кивнула одной зна­комой девушке, другой кивнула из своего благородного отдаления, но подойти к ним не захотела. Улыбнулась телефонистке с почты, которая однажды кричала при ней в трубку: «Райком? Цэ райком?.. Николаев, шо вы там мордуетэсь, говорыть треба!»

Когда заиграли первый вальс, у Жени сжалось серд­це. От музыки и еще от ожидания. Сейчас кто-то подой­дет и пригласит ее... Галя с инженером с места закружи­лись с самым беспечным видом, оставив подругу в сиротливом одиночестве.

Но никто не подходил, никто Женю не приглашал. И она сразу настроилась критически по отношению к здешним ребятам: что они понимают в обхождении, гос­поди! Так бы наверняка подумала и сказала Ирина Ми­хайловна.

Она шагнула к стулу, чтобы сесть и сидеть весь вечер, скептически поглядывая на эту суету, но тут подлетел к ней красавец парень, черноволосый и черноглазый, с бровями вразлет, прямо как с неба свалился. Он только что появился в зале, от него еще пахло морозом и таба­ком. Женя мельком видела его в поселке, обратила вни­мание, только забыла, где именно.

— Разрешите?

Она не успела кивнуть, как он уже подхватил ее за талию и сразу же легко, умело закружил.

Парня звали Гришей, танцевал он без устали, говорил свободно и без умолку — сразу видно, приехал из города, где весь досуг наверняка проводил на танцпло­щадке. Это была его, можно сказать, стихия. После танца он так и не отходил от Жени, развлекал ее то анекдотом, то вдруг загадку задаст смешную и, не дожи­даясь, когда Женя ее разгадает, сам тут же говорил от­вет и смеялся. Да и Женя смеялась каждому пустяку, зачем же она пришла на вечер отдыха, как не повеселиться. Глаза у Гриши блестели, он сыпал ком­плиментами и откровенно, как куклой, любовался Женей, что ее ничуть не смущало — обстановка такая, кавалер, куда денешься. После третьего танца Гриша освободил место на стульях, и они уселись рядышком. Без всяких раздумий и тем более без смущения Гриша положил руку на ее талию. Женя рассмеялась, как на очередную шутку, и отбросила его руку. Гриша облизнул губы и сделал вид, ничего такого особенного не произошло, он позволил себе такой жест нечаянно, и продолжал болтать, о чем попало. Женя делала вид, что живо, с боль­шим интересом его слушает, хотя на самом деле ее инте­ресовало другое. Пусть себе говорит без умолку, лишь бы все видели, как им хорошо и весело. Ей совсем не хоте­лось упрекать себя за беспечность, за пустой смех, пусть!..

А Гриша все смотрел на нее влюбленными глазами.

— Откуда вы такая хорошенькая? Ну откуда?

— От верблюда,— тоном Ирины Михайловны отвеча­ла Женя и глупо смеялась.

Она понимала, ведет себя, по меньшей мере, легкомысленно, но что поделаешь, сегодня ей так хотелось! Гришу она видела, как ей казалось, насквозь. В другой раз, в другом каком-нибудь месте она и разговаривать, наверное, не стала бы с ним, но сейчас... Молодежный вечер, отдых, нельзя же сидеть с постной миной, как некоторые. Гриша не скрывал, а прямо-таки демонстрировал перед всеми свое восхищение Женей, и Женя не сомне­валась, она ему действительно нравится, иначе и быть не может.

На мгновение Гриша умолк, и Женя, чтобы не ломать ритма их болтовни, спросила, где он работает,

— М-м-м...

Она расхохоталась:

— Что вы мычите? Забыли?

— Собственно говоря, я не мычу нисколечки, просто я начал выговаривать свое место работы: мэ-тэ-эс.

— Тогда вам надо было не мычать, а экать! Ведь правильно эм-тэ-эс!

Гриша изумился:

— Да?.. Ну, где как, а у нас так.

— Кем же вы, интересно, работаете?

— Инженером. Я собственно...

— Господи, еще один инженер!

— Я, собственно, окончил Московский высший. И сразу сюда. На подвиг.

Он явно привирал, но это ему как-то даже шло, врал он без всякого смущения и без тени улыбки. А Женя смеялась. Что это еще за новое заведение «Московский высший»? Но ведь врал он, чтобы понравиться, придать себе весу в глазах Жени, и потому она ему все про­щала.

Вечер прошел блистательно, иначе и не скажешь. Женю приглашали танцевать и другие ребята, более серьезные, но не такие ловкие на язык, и хотя Гриша всякий раз приговаривал: «Ты, пижон, у меня разрешения должен спрашивать!» – она непослушно вскакивала и подавала руку новому партнеру. Ей хотелось нравиться всем, хотелось без конца кружиться. Ей хотелось нра­виться еще и себе самой. Ее не смущали взгляды деву­шек, разные, порой не совсем одобрительные. Жене хотелось позвать за собой всех — кружитесь, веселитесь, зачем же вы сюда пришли?.. К ней подходила тихая Галя со своим тихим инженером, но Женя как будто даже перестала их замечать, они остались где-то по ту сторону ее восторженного состояния.

Гриша, конечно же, пошел ее провожать. Возле дома, прощаясь, он ловким движением, будто продолжая танец, притянул девушку к себе и попытался «нанести поцелуй», как сказала себе потом Женя. Но она легко вырвалась и убежала домой, даже не успев взволноваться.

Лежа в постели в ожидании Гали, она еще долго была возбуждена. Потом ей захотелось сопоставить, проверить свои чувства и свое поведение с Наташей. Женя раскры­ла «Войну и мир». Ростовы собирались на новогодний бал к екатерининскому вельможе...

«Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свобо­ды и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.

В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на балу, в освещенных залах,— музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет...»

Жене вдруг стало грустно — она до сих пор еще не встретила своего князя Андрея. Гриша представлялся ей похожим на Анатоля Курагина, не больше. Но ведь и Наташа увлеклась Курагиным поначалу, и Женя совсем не собиралась ее упрекать за это. И себя она не хотела упрекать за кокетство с Гришей, совершенно явное, открытое — просто ей хотелось нравиться. И если бы она позволила Грише «нанести поцелуй», он бы, глупый, наверняка сгорел от любви.

«Ничего, пусть поухаживает, пусть побегает! Это будет моим первым несерьезным увлечением... Только не забыть бы – именно несерьезным! Я просто позабав­люсь — и всё».

Он будет приходить под окна больницы во время ее дежурства и манить ее пальцем, делать всякие смешные таинственные знаки, понятные только им двоим, как заго­ворщикам. Будет часами просиживать в вестибюле, в ожидании, когда она освободится после операции с Лео­нидом Петровичем. И, конечно же, подарки ей будет при­носить, не дорогие, разумеется, а так, безделушки, конфеты, и вообще оказывать знаки внимания. Женя готова простить себе маленькие слабости.

«Теперь у нас с Галей есть по инженеру. И наши инженеры так же не похожи друг на друга, как их дамы сердца...»

Уж не из зависти ли к Гале она решила закружить голову Грише?

19

Наутро вместе с теткой Нюрой Женя пошла на оче­редное обследование. В районный здравотдел поступила жалоба от шоферов на плохое обслуживание и на отвра­тительное санитарное состояние в столовой. «В бор­ще вместо мяса нам попалась тряпка»,— писали в жа­лобе.

— Обследуйте повнимательней, составьте акт,— да­вал задание Леонид Петрович.— Мы должны навести порядок любой ценой! Будем штрафовать, добиваться увольнения с работы, пригрозим самыми строгими мера­ми, но порядок там должен быть! Загляните во все помещения, в кладовую, в разделочную, везде!

Чем серьезнее говорил Леонид Петрович, тем прият­нее было Жене сознавать свою ответственность: значит, верит в нее, знает, она не подведет, все сделает как нужно.

Столовая размещалась во времянке, в приземистом, исхлестанном дождями и ветром бараке с плоской кры­шей. Уже на подходах было заметно, что тут не все благополучно. Чернел на снегу мусор там и сям, блестела жесть исковерканных консервных банок, валялись пустые бутылки.

Отворили тяжелую, набухшую, покрытую рогожей дверь, вошли. В темном коридоре тетка Нюра споткну­лась о кочковатую грязь чуть не упала и в полный голос выругалась: