Петр и Феврония: Совершенные супруги - Дмитрий Володихин

Заманчиво — увидеть сквозь образ Февронии Муромской лик самой Царицы Небесной.

Однако Феврония вовсе не является прямым и однозначным «живым символом» Богородицы в тексте. У муромской княгини, скажем так, более «скромные» задачи. Посмеем предположить, что церковный писатель XVI века передал через образ святой Февронии те добродетели, которые являет Богородица, — целомудрие и смирение, покорность воле Божьей.

Появление зайца также находит христианскую трактовку — в большей степени, нежели фольклорную.

А. Н. Ужанков с уверенностью говорит о зайце как символе благочестивого христианина: «Заяц — один из древнейших символов христианства. Длинные, трепетные уши зайца символизируют способность христианина внимать голосу небес. Благоверная Феврония ощущает Промысл Господень»[132].

Это могло бы показаться натяжкой, если бы не прямое и ясное присутствие зайца с его чуткими ушками в раннехристианской живописи.

В дореволюционном сборнике христианских символов А. С. Уварова находим статью, посвященную этому животному. Заяц здесь представлен в совокупности с популярнейшим сюжетом «доброго пастыря». Важно отметить, что если символ пастуха, несущего на плечах овцу, имеет прямые аналогии со Священным Писанием, а именно со словами Спасителя: «Аз есмь Пастырь добрый» (Ин. 10:11) и притчей о потерянной овце (Лк. 15: 4–5), то образ зайца в Писании не обнаруживается. А. С. Уваров рассматривает этот символ на основе Священного Предания, а именно изображений, помещенных на сакральных предметах (чашах, купелях и пр.). Автор указывает те случаи, когда «заяц изображен или бегущим к виноградной кисти, или уже добежавшим и кушающим виноградную кисть»[133]. Виноградная кисть, подобно виноградной лозе, также является символом Христа (см., напр.: Ин. 15: 1–5) или христианской премудрости, воплощенной в слове. Из этого автор делает вывод, что «заяц символизирует христианина, стремящегося посредством таинства причащения достигнуть вечного блаженства». С древних времен на крещальных купелях христиане помещали изображение зайца. А. С. Уваров делает вывод: «В символическом значении этого животного крылось прямое отношение к таинству крещения»[134], — а не только причащения.

В связи с дальнейшими событиями (исцеление князя Петра в бане с помощью хлебной закваски) обе эти ассоциации хорошо объясняют символику зайца в «Повести…».

Еще один исследователь сакральных предметов и их символики, А. Р. Демирханян, открывает дополнительный смысл образа зайца, вспоминая картину Тициана «Мадонна с кроликом» (1525–1530), где «кролик символизирует священную жертву… самого Христа»[135], заменяя собой агнца.

Для нас важен еще один смысл рассматриваемой сцены. Присутствие дикого животного, спокойно сидящего рядом с человеком или общающегося с ним, говорит о святости этого человека. На русской почве, пожалуй, самым знаменитым примером служит эпизод из жития преподобного Сергия Радонежского, который целый год делил хлеб с медведем.

На наш взгляд, в задачу московского книжника середины XVI столетия входило обозначить: Феврония не простая девушка, она украшена добродетелями Богородицы, исполнена мудрости, избрана Богом, дабы ее руками совершались чудеса для излечения и укрепления князя.

Черты сходства Февронии Муромской с другими «святыми женами»

Княгиня Феврония, какой она выступает на страницах «Повести…», сходна с другими «святыми женами», почитавшимися Русской церковью в XVI веке. Образцом для ее жизнеописания с большой долей вероятности могло выступать житие святой равноапостольной великой княгини Ольги.

В про́ложном житии великой княгини читаем: «Блаженная же Ольга княгиня мудра сущи…»[136]Подобная формулировка дается в «Повести…» относительно Февронии в эпизоде ее беседы с юношей-служильцем Петра. «Вижу тя, девице, мудру сущу»[137], — говорит он.

Еще один эпизод «Повести…», свидетельствующий о мудрости Февронии, имеет параллель с житием святой княгини Ольги — так называемое «испытание на воде»[138]. Похожий эпизод имеется лишь в одном варианте жития святой Ольги, а именно в том, с которого начинается «Степенная книга царского родословия». Между тем «Степенная книга» появилась примерно в то же время (1560-е годы), что и самый ранний из датированных списков «Повести…» (1564). Ее составление, как и «Повести…», относят к кругу митрополита Макария. Важно добавить, что роль пространного и торжественного жития святой Ольги в этой книге исключительно велика: оно задает тон всему последующему повествованию, играет роль «идеологического ключа» ко всей громадной конструкции «степеней». Весьма возможно, что оно составлялось влиятельнейшей фигурой при дворе Ивана IV и первоклассным книжником — Сильвестром[139].

В любом случае житие Ольги, вошедшее в «Степенную книгу», было, безо всяких сомнений, известно любому сколько-нибудь значимому столичному книжнику. А значит, и автору «Повести…».

Эпизод «испытания на воде» продолжает тему целомудрия, обозначенную в начале «Повести…». Мотив этот дает много пищи для рассуждений, поэтому остановимся на нем подробнее.

В «Повести…» читаем: «Некто же бе человек у блаженные княгини Февронии в судне. Его же и жена в том же судне бысть. Той же человек, приим помысл от лукавого беса, воззрев на святую с помыслом. Она же, разумев злый помысл его вскоре, обличи и, рече ему: „Почерпи убо воды из реки сия с сю страну судна сего“. Он же почерпе. И повеле ему испита. Он же пит. Рече же паки она: „Почерпи убо воды з другую страну судна сего“. Он же почерпе. И повеле ему паки испита. Он же пит. Она же рече: „Равна ли убо си вода есть, или едина слажеши?“ Он же рече: „Едина есть, госпоже, вода“. Паки же она рече сице: „И едина естество женско есть. Почто убо, свою жену оставя, чюжия мыслиши?“»[140].

В «Степенной книге» читаем: «И пловуще им, воззре [князь Игорь] на гребца онаго, и позна яко девица бе, сия блаженныя Ольга, вельми юна сущи, доброзрачна же и мужественна, ея же иногда никогда же не зная, и уязвися видением, якоже писано есть: очи лакоме и некасаемых касахуся. И разгореся желанием на ню и некия глаголы с глумлением претворяше к ней. Она же, уразумеша глумления коварство, пресекая се беседу неподобнаго его умышления, не юношески, но старческим смыслом поношая ему, глаголаше: „Что смущаешися, о княже, срам притворяя ми, вскую неподобная во уме свещевая, студная словеса износиши?“»[141] и т. д.

Во-первых, налицо явное сходство сюжетов, где присутствуют река, корабль, злой умысел и увещевание мудрой святой. Отметим также, что обе святые именуются блаженными.

Еще одна черта сходства не столь очевидна. Великая княгиня Ольга в приведенном отрывке «мужественна», ее слова «не юношески, но старческим смыслом» наполнены. В похвале святой Февронии читаем: «Радуйся, Февроние, яко в женстей главе святых муж мудрость имела еси!»[142]

Увещевая князя Игоря, святая Ольга делает акцент на его происхождении и на его призвании: «Аще сам уязвен будеши всякими студодеянии, то како можеши инем неправду возбранити и праведно судити державе твоей?»[143] В «Повести…» увещевание святой Февронии направлено, скорее, в целом против греха прелюбодеяния. Но всё же сходство в поведении великой княгини Ольги и Февронии Муромской очевидно. Обе урезонивают мужчин мудрой отповедью.

Особо пристальное внимание параллели святая Ольга — святая Феврония уделяет М. Б. Плюханова. Она пишет: «„Странствующие“ эпизоды с загадками и двусмысленными речами, оказавшимися в двух более или менее одновременных прославлениях женской святости — в житии Февронии и в житии Ольги в „Степенной“, — проявляют свой специальный смысл и функцию — как изображающие и прославляющие женственную Премудрость»[144]. М. Б. Плюханова отмечает, что для Московского царства важнее была «Премудрость как начало теократии, та, которой цари царствуют. Премудрость — устроительница града-царства-храма»[145].

Кроме жития святой Ольги эпизод «испытания на воде» мы находим в житии Евстафия Плакиды, которое, как мы уже говорили, считают одним из «образцов» «Повести…»[146]. Евстафий Плакида с женой после крещения терпели беды и поношения в родной земле, а потому решили взять детей и уехать в Египет. Они отправились к морю и, увидев корабль, взошли на него. «Бе же господин корабля того варвар свиреп… Видев же нуклир (судовладелец. — И. Л., Д. В.) жену Евстафиеву, яко красна бе лицом зело, возлюби ю; и егда преидоша на он пол, прошаше у него мзды. Не имущима же има что дати, удержа жену Евстафиеву за мыто»[147].

При первом своем появлении Феврония предстает именно как мудрая дева, а не жена. Это дало многим исследователям возможность проводить параллели с эпосами разных стран. Иногда подобные параллели остроумны, иногда парадоксальны, но большей частью безосновательны.