Грозная Киевская Русь - Борис Греков

Самое верное решение этой задачи будет состоять в допущении, что богатство этих бояр заключалось не только в «сокровищах», но и в земле. Очень вероятно, что в таком именно смысле надо понимать замечание летописца, сделанное им по поводу смерти князя Владимира. «Се же (смерть Владимира) уведевше людие, без числа снидошася и плакашася по нем: боляры аки заступника их земли, убозии акы заступника и кормителя» (Лавр, лет., под 1015 годом).

Признание боярского землевладения в IX–X вв. в нашей литературе не ново: уже Хлебников в 70-х годах XIX в. высказал убеждение, что «богатство в древнейшее время всегда состояло (он разумеет, конечно, общество с преобладанием земледелия. — Б. Г.) в обладании поземельной собственностью»[124].

Для более позднего времени (XI в.) он высказывается об этом предмете еще более решительно: «…Слово бояре не означало наемников, дружинников, игравших прежде более важную роль в дружине, но местных землевладельцев», «старшая или передняя дружина состояла отчасти из выслужившихся младших дружинников», «дружина стала наполняться местными боярами, богатыми землевладельцами»[125].

М. А. Дьяконов уже в XX в., подводя итоги разысканиям по этому вопросу, писал: «Одни предполагают, что лучшие люди Древней Руси вышли из торговой аристократии, другие — что это была по преимуществу военная знать; третьи думают, что землевладение издревле выдвигало крупных собственников в первые общественные ряды. Несомненно одно, что в ту пору, от которой сохранилось достаточное число документальных данных, бояре и огнищане являются землевладельцами и рабовладельцами»[126].

В своей последней статье «Некоторые вопросы истории Киевской Руси» С. В. Бахрушин упрекает меня в том, что я в истории землевладения IX–XII вв. не указываю периодизации, «будто бы» этот процесс не подвергался «никаким существенным изменениям от IX до XII веков». Надеюсь, в этом новом издании своей книги я сумею лучше разъяснить свою точку зрения на предмет. Эволюцию на протяжении четырех веков я, конечно, признаю. Но тут дело не в эволюции. Нас с С. В. Бахрушиным разъединяет не признание ее или непризнание, а различное представление о состоянии культуры восточного славянства в IX–XI вв., и в частности — о роли земледелия в ранней истории нашей страны и времени появления частного землевладения. С. В. Бахрушин с уверенностью отмечает, что «нет ни одного известия о селах X в., которое не носило бы черт легенды», что в предании об Ольге «дело идет… не столько о пашенных землях, сколько о промысловых угодьях», потому что, по его мнению, земледелие «только в XI в. приобрело… господствующее значение», что только «в конце X в. еще начинался процесс освоения общинных земель будущими феодалами». О «легендах» и об Ольге речь будет ниже, а сейчас мне хочется подчеркнуть, что эволюция земледелия и землевладения в том виде, как ее изображает мой оппонент, противоречит фактам и биологическим, и историческим.

Для того, чтобы в XI в. могло появиться земледелие со всеми теми хлебными и техническими культурами, которые нам известны по письменным и археологическим источникам, необходимы века. Достаточно указать на сообщаемый восточными документами факт, что славянский лен (конечно, лен-долгунец, годный для пряжи) в IX в. в значительных количествах шел в Среднюю Азию через Дербент, чтобы у каждого, знакомого с культурой этого льна, появилось совершенно ясное представление о столетиях, необходимых для развития этой культуры в стране, где лен появился и откуда он вывозился на далекий Восток. То же в той или иной мере необходимо сказать и относительно других сельскохозяйственных культур, известных нашей древности. Я не могу здесь повторять того, что было уже сказано выше в главе III, но думаю, что тот, кто захочет поддерживать мнение, высказанное моим критиком, должен опровергнуть сначала все собранные выше аргументы, а потом уже говорить о том, легендарны или нелегендарны факты о селах X в. Наконец, надо подумать и о том, не может ли и в легендах заключаться зерно самой подлинной правды.

То же необходимо сказать и об истории частной собственности на землю и о росте крупного землевладения. Это тоже процессы весьма и весьма длительные. Установление периодизации этих процессов заключается совсем не в том, чтобы отсечь период до XI в. и сказать, что с XI в. крупное землевладение уже факт очевидный, а в том, чтобы постараться показать, как и когда, в течение какого времени и при каких условиях этот факт мог сделаться фактом настолько очевидным, что даже мой очень скептически настроенный критик находит возможным в нем нисколько не сомневаться. Сознаюсь, что, за неимением материалов, я этого процесса по периодам установить не смог, но настаиваю на том, что только очень длительный процесс мог привести к очевидным результатам XI в. Когда этот процесс начался, я сказать не могу, но что он шел и в VI, и в VII, и в VIII вв., в этом нет никаких сомнений, поскольку этот процесс есть процесс разложения рода и образования классового общества в земледельческой среде.

Однако, несмотря на то, что вопрос этот далеко не новый, что к его решению привлекаются, за неимением новых, обычно одни и те же письменные источники, мне кажется, что из этих старых источников по данному вопросу извлечено далеко не все возможное. Я имею в виду договоры с греками. Только А. Е. Пресняков обратил внимание на то, что в договоре Игоря 945 года перечислены послы от переименованных в договоре лиц, но не сделал отсюда никаких выводов. А между тем эти выводы напрашиваются сами собой. В договоре 945 года, который заключался от имени князя Игоря, князей и бояр его, прямо перечислены эти князья и, по крайней мере, часть самого влиятельного и богатого боярства. От великого князя Игоря послом отправляется Ивор. Поскольку он является представителем столь высокой особы, он и поставлен в особое положение. Стоит он на первом месте и не смешивается с другими послами, которые и названы в договоре «общими слами». В эту общую массу послов попали и представитель княгини Ольги, жены Игоревой, и представитель кн. Святослава, сына Игорева, двух племянников Игоревых и 20 бояр. Среди них несомненный славянин Владислав и славянка Предслава (М. С. Грушевский склонен превратить ее в мужчину путем отсечения последней гласной). У каждого из них свой особый уполномоченный, как от мужчин, так и от женщин.

Такую же картину мы имеем и в изображении Константином Багрянородным посольства в Царьград кн. Ольги. Княгиня Ольга прибыла в Византию не одна, а во главе большого посольства, среди которого в данной связи нас интересует категория, названная у Константина «апокрисиариями русских вельмож». «Апокрисиарии» — это уполномоченные. «Русские вельможи» — здесь, несомненно, те самые светлые князья и бояре, о которых упоминают договоры с греками. Иначе понять этот термин нельзя, поскольку князья-Рюриковичи, известные нам по русским источникам, тут же названы особо: Ольга, ее сын Святослав и какой-то ее племянник. Никаких других князей-Рюриковичей мы не знаем. Стало быть, Константин Багрянородный под приславшими своих апокрисиариев разумеет русскую знать, т. е. по нашей терминологии боярство, куда успела влиться частично и знать народов, вошедших в состав Киевского государства. Это и есть то, что договоры и летопись называют светлыми князьями и боярами.

О чем говорит это представительство? Несомненно, прежде всего о том, что этим делегатам было кого представлять. Особенно характерны в этом отношении женщины, посылавшие своих уполномоченных. Ничего другого тут придумать нельзя, как только признать, что у перечисленных в договоре вельмож и, надо предполагать, их жен и вдов имеются свои дворы в самом обычном для этого времени смысле этого термина, т. е. усадебная оседлость, хозяйственные постройки, земля, обрабатываемая руками «челяди», известное число военных и невоенных слуг. От этих боярских домов, крупных боярских фамилий и посылались представители для заключения договоров с греками. В случае смерти боярина фамильный дом (двор, замок) не прекращал своей жизни: во главе его становилась жена-вдова («что на ню муж возложил, тому же есть госпожа», «Правда Русская», Троицк. IV сп., ст. 93). Она тоже посылала своего представителя в Византию. Все это говорит нам об устойчивости этих крупных фамильных, переходящих от отцов к женам и детям владений, об организованности этих дворов, прежде всего, в смысле людского комплекса, собранного под властью своего хозяина. О родовых старшинах здесь не может быть речи. Перед нами верхи классового общества. Иначе трудно себе представить это представительство. Становится совсем не легендарным, а самым реальным замок кн. Ольги Вышгород («бе бо Вышегород град Вользин», Лавр, лет., под 946 г.), ее села, не одно, а много, и, конечно, совершенно реальное село Ольжичи, принадлежность которого именно ей, княгине Ольге, засвидетельствовал наш летописец. Такие вещи хорошо запоминаются. Каждый крестьянский мальчик в окрестностях знал, что данное село княжеское и именно кн. Ольги. Летописец ошибиться здесь не мог, а умышленно сочинять факты такого рода у него не было никаких специальных побуждений. Причислять сообщение летописца о княгинином селе к числу фактов легендарных нет никаких оснований.