Евгений Онегин. Повести покойного Ивана Петровича Белкина. Пиковая дама - Александр Сергеевич Пушкин

Мальвиной

Он уступил за три с полтиной,

В придачу взяв еще за них

Собранье басен площадных,

Грамматику, две Петриады,

Да Мармонтеля третий том.

Мартын Задека стал потом

Любимец Тани… Он отрады

Во всех печалях ей дарит

И безотлучно с нею спит.

XXIV

Ее тревожит сновиденье.

Не зная, как его понять,

Мечтанья страшного значенье

Татьяна хочет отыскать.

Татьяна в оглавленьи кратком

Находит азбучным порядком

Слова: бор, буря, ведьма, ель,

Еж, мрак, мосток, медведь, метель

И прочая. Ее сомнений

Мартын Задека не решит;

Но сон зловещий ей сулит

Печальных много приключений.

Дней несколько она потом

Всё беспокоилась о том.

XXV

Но вот багряною рукою{85}

Заря от утренних долин

Выводит с солнцем за собою

Веселый праздник именин.

С утра дом Лариной гостями

Весь полон; целыми семьями

Соседи съехались в возках,

В кибитках, в бричках и в санях.

В передней толкотня, тревога;

В гостиной встреча новых лиц,

Лай мосек, чмоканье девиц,

Шум, хохот, давка у порога,

Поклоны, шарканье гостей,

Кормилиц крик и плач детей.

XXVI

С своей супругою дородной

Приехал толстый Пустяков;

Гвоздин, хозяин превосходный,

Владелец нищих мужиков;

Скотинины, чета седая,

С детьми всех возрастов, считая

От тридцати до двух годов;

Уездный франтик Петушков,

Мой брат двоюродный, Буянов,

В пуху, в картузе с козырьком{86}

(Как вам, конечно, он знаком),

И отставной советник Флянов,

Тяжелый сплетник, старый плут,

Обжора, взяточник и шут.

XXVII

С семьей Панфила Харликова

Приехал и мосье Трике,

Остряк, недавно из Тамбова,

В очках и в рыжем парике.

Как истинный француз, в кармане

Трике привез куплет Татьяне

На голос, знаемый детьми:

Réveillez-vous, belle endormie[33].

Меж ветхих песен альманаха

Был напечатан сей куплет;

Трике, догадливый поэт,

Его на свет явил из праха,

И смело вместо belle Nina[34]

Поставил belle Tatiana[35].

XXVIII

И вот из ближнего посада

Созревших барышень кумир,

Уездных матушек отрада,

Приехал ротный командир;

Вошел… Ах, новость, да какая!

Музыка будет полковая!

Полковник сам ее послал.

Какая радость: будет бал!

Девчонки прыгают заране{87};

Но кушать подали. Четой

Идут за стол рука с рукой.

Теснятся барышни к Татьяне;

Мужчины против; и, крестясь,

Толпа жужжит, за стол садясь.

XXIX

На миг умолкли разговоры;

Уста жуют. Со всех сторон

Гремят тарелки и приборы,

Да рюмок раздается звон.

Но вскоре гости понемногу

Подъемлют общую тревогу.

Никто не слушает, кричат,

Смеются, спорят и пищат.

Вдруг двери настежь. Ленский входит

И с ним Онегин. «Ах, Творец! –

Кричит хозяйка: – наконец!»

Теснятся гости, всяк отводит

Приборы, стулья поскорей;

Зовут, сажают двух друзей.

XXX

Сажают прямо против Тани,

И, утренней луны бледней

И трепетней гонимой лани,

Она темнеющих очей

Не подымает: пышет бурно

В ней страстный жар; ей душно, дурно;

Она приветствий двух друзей

Не слышит, слезы из очей

Хотят уж капать; уж готова

Бедняжка в обморок упасть;

Но воля и рассудка власть

Превозмогли. Она два слова

Сквозь зубы молвила тишком

И усидела за столом.

XXXI

Траги-нервических явлений,

Девичьих обмороков, слез

Давно терпеть не мог Евгений:

Довольно их он перенес.

Чудак, попав на пир огромный,

Уж был сердит. Но, девы томной

Заметя трепетный порыв,

С досады взоры опустив,

Надулся он, и негодуя,

Поклялся Ленского взбесить

И уж порядком отомстить.

Теперь, заране торжествуя,

Он стал чертить в душе своей

Карикатуры всех гостей.

XXXII

Конечно, не один Евгений

Смятенье Тани видеть мог;

Но целью взоров и суждений

В то время жирный был пирог

(К несчастию, пересоленный);

Да вот в бутылке засмоленной,

Между жарким и блан-манже,

Цимлянское несут уже;

За ним строй рюмок узких, длинных,

Подобно талии твоей,

Зизи, кристалл души моей,

Предмет стихов моих невинных,

Любви приманчивый фиял,

Ты, от кого я пьян бывал!

XXXIII

Освободясь от пробки влажной,

Бутылка хлопнула; вино

Шипит; и вот с осанкой важной,

Куплетом мучимый давно,

Трике встает; пред ним собранье

Хранит глубокое молчанье.

Татьяна чуть жива; Трике,

К ней обратясь с листком в руке,

Запел, фальшивя. Плески, клики

Его приветствуют. Она

Певцу присесть принуждена;

Поэт же скромный, хоть великий,

Ее здоровье первый пьет

И ей куплет передает.

XXXIV

Пошли приветы, поздравленья;

Татьяна всех благодарит.

Когда же дело до Евгенья

Дошло, то девы томный вид,

Ее смущение, усталость

В его душе родили жалость:

Он молча поклонился ей;

Но как-то взор его очей

Был чудно нежен. Оттого ли,

Что он и вправду тронут был,

Иль он, кокетствуя, шалил,

Невольно ль, иль из доброй воли,

Но взор сей нежность изъявил:

Он сердце Тани оживил.

XXXV

Гремят отдвинутые стулья;

Толпа в гостиную валит:

Так пчел из лакомого улья

На ниву шумный рой летит.

Довольный праздничным обедом,

Сосед сопит перед соседом;

Подсели дамы к камельку;

Девицы шепчут в уголку;

Столы зеленые раскрыты:

Зовут задорных игроков

Бостон и ломбер стариков,

И вист, доныне знаменитый,

Однообразная семья,

Все жадной скуки сыновья.

XXXVI

Уж восемь робертов сыграли

Герои виста; восемь раз

Они места переменяли;

И чай несут. Люблю я час

Определять обедом, чаем

И ужином. Мы время знаем

В деревне без больших сует:

Желудок – верный наш брегет;

И кстати я замечу в скобках,

Что речь веду в моих строфах

Я столь же часто о пирах,

О разных кушаньях и пробках,

Как ты, божественный Омир,

Ты, тридцати веков кумир!

XXXVII. XXXVIII. XXXIX

Но чай несут: девицы чинно

Едва за блюдечки взялись,

Вдруг из-за двери в зале длинной

Фагот и флейта раздались.

Обрадован музыки громом,

Оставя чашку чаю с ромом,

Парис окружных городков,

Подходит к Ольге Петушков,

К Татьяне Ленский; Харликову,

Невесту переспелых лет,

Берет тамбовский мой