Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии - Максим Александрович Гуреев

был хорошо знаком советскому зрителю.

Экспозиция – героиня сообщает, что уходит, потому что любит другого.

Завязка конфликта – герой не может в это поверить и хочет остановить героиню.

Саспенс – замкнутое пространство комнаты, заряженное чеховское ружье в шкафу, дрожащие руки и безумные глаза (крупно).

Кульминация – выяснение отношений с криками, угрозами и рукоприкладством.

Выстрел мимо цели.

Фарсовая развязка и непременная пощечина, которую получает главный герой от третьего персонажа сцены (в данном случае Норы Сергеевны), выступающего в роли своего рода третейского судьи.

А потом было бегство в Мурманск, куда улетел в изрядном подпитии, там продал пальто, чтобы купить билет в обратную сторону, затем возвращение в морозный Ленинград и слова: «Теперь боюсь идти в таком виде домой – мама испугается».

Испугается и спросит:

– Ты действительно продал свое пальто, Сережа? Ты будешь ужинать? – И прибавит: – Мой руки, проходи к столу.

Именно в это время вопрос об его отчислении из университета был решен положительно.

«В январе напротив деканата появился список исключенных. Я был в этом списке третьим, на букву «Д». Меня это почти не огорчило. Во-первых, я ждал этого момента. Я случайно оказался на филфаке и готов был покинуть его в любую минуту… На следующий день я прочитал фельетон в университетской многотиражке. Он назывался «Восемь, девять… Аут!». Там же была помещена карикатура. Мрачный субъект обнимает за талию двойку, которой художник придал черты распущенной молодой женщины.

Мне показали обоих – художника и фельетониста. Первый успел забежать на кафедру сравнительного языкознания. Второго я раза два ударил по физиономии…» —

из повести Сергея Довлатова «Филиал».

Слухи о том, что Сергей «хочет записаться в армию» и идти служить в «войска НКВД» вохровцем на север, довольно быстро распространились по городу.

А ведь если бы застрелил тогда Асетрину из ружья, то вполне мог направиться по этому же адресу – Республика Коми, в качестве OOPа (особо опасный рецидивист, убийца).

Не привелось, слава богу…

Попытки Норы Сергеевны и Доната Исааковича как-то повлиять на ситуацию с отчислением сына из ЛГУ ничем не закончились.

И вот – утренний воркутинский прибывает на станцию «Чиньяворык» Княжпогостского района Республики Коми.

Построение прибывших срочников проходит тут же на разъезженной лесовозами привокзальной площади, а затем в колонне по двое начинается выдвижение к месту службы.

Мимо медленно, враскачку двигаются бараки путевых рабочих, паровозные колонки, уходящие за горизонт телеграфные столбы, ЖД-линии на лесобиржу и на лагпункт.

Как тут не вспомнить Николая Васильевича Гоголя – «в жизни все меняется быстро и живо… в один день, с первым весенним солнцем и разлившимися потоками».

Вот уже воистину!

Еще вчера, казалось бы, кипели эти шекспировские страсти в пределах Обводного канала, а теперь на рядового Довлатова глядят десятки рыбьих глаз, в которые тоже придется смотреть, не отрываясь, не зажмуриваясь, и видеть бельма, жидкие белесые ресницы, подрагивание век, на которых набито пороховое «не буди».

Сережа потом узнает, что для того, чтобы нанести такую татуировку, заключенному под веки загонялось «весло» – алюминиевая ложка, чтобы случайно не проколоть глаза иглой. Те, кто носили такую наколку, были, как правило, особо опасными рецидивистами, способными на все.

Дальнейшие детали эпического расставания Довлатова с Пекуровской можно обнаружить в переписке Сергея с отцом.

«Я не жалею о том, что ушел из университета, не жалею, что попал в армию, пусть хоть и в эти войска, даже, в конце концов, не жалею, что была Ася, только жалко, что время уходит и в результате нельзя сказать, что у меня была очень уж хорошая юность», – читаем в письме от 25 февраля 1963 года.

Время и расстояние, как известно, лечат.

Отсюда, с караульной вышки лагерного периметра многое виделось уже не таким вопиющим и неистовым, обиды забывались, а за истерики и скандалы было стыдно.

Конечно, Сергей писал Асе.

Она отвечала ему нечасто.

Рассказывала, что восстановилась в ЛГУ (во время пика конфликта с Довлатовым она отчислилась с вечернего отделения филфака, на котором училась, по собственному желанию), что серьезно занимается, что ни в чем его не винит.

Эти строки, конечно, вызывали бурю эмоций. «Я с ужасом убеждаюсь, что во всем виноват я», – повторял про себя неоднократно, а затем вновь и вновь вспоминал все подробности их разрыва, выстраивал их последовательно и приходил к убеждению, что развод неизбежен. Причем не как возмездие, а как акт примирения и взаимного уважения.

Разумеется, активную роль во всех этих событиях играла Нора Сергеевна.

Сережа писал отцу:

«Подозреваю, что мама специально не отдает «свидетельство о браке», чтоб Ася не захватила вероломно нашей фамилии. Хочу сказать, что я сделаю все для того, чтоб Ася не чувствовала никакой обиды на маму или на тебя, и на меня тоже. Это не «реставрация отношений», а попытка вести себя по-джентльменски. Я Асе написал письмо (короткое) о разводе, она не ответила.

Больше писать не буду, но обязательно пошлю новогоднюю открытку.

Мы все о разводе выясним сперва, а потом уже, переговорив с Асей, начнем действия… Одно время у мамы мелькнула мысль, что я раздумал разводиться с Асетриной. Это произошло из-за моего скверного характера, да и из-за маминого. Она, как ты догадываешься, стала обливать грязью мою супругу, приписывая ей даже уж такие качества, как сильный еврейский акцент.

Как всегда в таких случаях, я очень заверещал, т. к. я Асю, вообще-то, жалею…».

Однако постепенно эта жалость (к Асе и к самому себе) вперемешку с мучительными воспоминаниями становилась все менее существенной, менее объемной и болезненной. Все это уходило дальше и дальше, и даже когда Довлатов перевелся в Ленобласть (казалось бы, ближе к дому, ближе к месту недавних страданий и умопомрачительных событий), осколки прежней несчастной жизни, читай «несчастной любви», стали еще менее различимыми на фоне уходящего за горизонт леса и лагерной колючки, отрезавшей этот черный лес от земли.

В Ленинград Довлатов вернулся со странным чувством.

Об этом предельно точно сказал друг Сергея, прозаик Валерий Попов:

«Когда Сережа был в Коми, здесь его представляла его блистательная жена Ася, а потом в городе появился немножко задавленный армией Довлатов. Ничего особенного в нем тогда не наблюдалось, за ним довольно быстро утвердилась роль неудачника, увальня. Казалось, что он бежит в конце двадцатки. Предсказать его блистательный взлет было совершенно невозможно. Он писал какие-то средние рассказы на уровне фельетонов, что-то кому-то показывал».

Да, все изменилось безвозвратно.

Ася Пекуровская уже не была его женой (официально