Главная улица - Синклер Льюис

Никто, кроме побывавшего в разных городах Гарри Хэйдока, даже не слыхал ни о каких китайских блюдах, не считая баранины с соей. Забавно, с опаской разгребали они побеги бамбука, добираясь до золотисто подрумянившейся лапши, а Дэйв Дайер вместе с Нэтом Хиксом исполнил не слишком остроумный китайский танец. Было много шуму и веселой возни.

Кэрол почувствовала себя вдруг страшно утомленной. Ведь она всю тяжесть взвалила на свои хрупкие плечи. Больше она не могла. С грустью вспомнила она о своем отце, таком мастере по части сумасбродных вечеринок. Ей пришло в голову выкурить папиросу и тем шокировать гостей, но она тотчас же отбросила эту непристойную мысль. «Неужели, — подумала она, — их не заставишь хотя бы пять минут кряду разговаривать о чем-нибудь интересном, а не о том, какой зимний верх для своего «форда» купил Кнут Стамквист или что сказал Эл Тингли про свою тещу? А ну их! — вздохнула она. — Я достаточно потрудилась». Она скрестила ноги в шароварах и, устроившись поудобней, занялась имбирем… Поймав тихую, восторженную улыбку Поллока, она похвалила себя за то, что сумела бросить розовый луч на бледного адвоката, но тут же раскаялась в еретической мысли, что на свете существуют другие мужчины, кроме ее мужа. Вскочила, разыскала Кенникота и шепнула ему:

— Ты доволен, господин мой?.. Не бойся, это стоило недорого!

— Прекрасный вечер. Невиданный. Только… не клади ногу на ногу в этом костюме. Слишком ясно обрисовываются колени.

Кэрол рассердилась. Ее возмутила его бестактность. Вернувшись к Гаю Поллоку, она принялась беседовать с ним о верованиях китайцев. Сама она о китайской религии не знала ничего, зато он читал об этом и вообще, сидя в одинокие вечера в своей конторе, прочел по крайней мере по одной книге обо всем на свете. Тощий, немолодой Гай превратился в ее воображении в румяного юношу, и они вдвоем скрылись на далекий остров в Желтом море болтовни, как вдруг она заметила, что гости начали покашливать. А это на всеобщем бессознательном языке означало, что они хотят уйти домой и лечь спать.

Начались заверения в том, что «ее прием был просто замечательный и самый лучший на свете — о, все было так остроумно и оригинально!» Она прилежно улыбалась, и пожимала руки, и высказывала полагающиеся пожелания насчет детей, и просила всех хорошо закутаться, и хвалила пение Рэйми и ловкость Хуаниты Хэйдок в играх. Потом они с мужем остались одни в доме, полном тишины, крошек и обрывков китайских костюмов, и она устало прильнула к Кенникоту.

— Ну, Кэрри, ты настоящее чудо, — ласково сказал он, — и ты, пожалуй, права, что так тормошишь публику. Теперь, когда ты им показала, как надо веселиться, они уж больше не будут устраивать свои старые вечеринки с «номерами» и прочей скукой. Оставь! Ничего не трогай! Хватит с тебя! Марш в кровать, а я приберу.

Его умные руки хирурга погладили ее по плечу, и досада на его грубоватость растворилась в сознании его силы.

V

Выдержка из «Неустрашимого»: «Одним из самых приятных событий общественной жизни за последние месяцы было новоселье доктора и миссис Кенникот, отпразднованное в среду вечером в их прелестном, отделанном заново в модных тонах доме на Поплар-стрит. Доктор и его жена приготовили для своих многочисленных друзей оригинальные развлечения, в том числе китайский оркестр в настоящих причудливых китайских костюмах. Дирижировал оркестром редактор нашей газеты. Гостям было предложено изысканное угощение в чисто восточном вкусе. Все присутствовавшие остались чрезвычайно довольны проведенным временем».

На следующей неделе был прием у Дешуэев. Круг плакальщиков весь вечер не покидал своих мест, и Дэйв Дайер исполнил «номер» с норвежцем и курицей.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

Гофер-Прери укладывался на зимовку. В конце ноября и весь декабрь снег шел каждый день. Термометр стоял на нуле и угрожал упасть еще градусов на двадцать или тридцать. Зима в северных областях Среднего Запада — это не просто время года, это колоссальный труд. У каждой двери сооружались заграждения от метели. На всех улицах можно было видеть, как почтенные домохозяева — Сэм Кларк, богач мистер Доусон — все, кроме астматика Эзры Стоубоди, позволившего себе роскошь нанять мальчика, — карабкаются с опасностью для жизни по лестницам, спеша вставить зимние рамы в окна второго этажа. Кенникот тоже вставил вторые рамы, и, пока он трудился за окном, Кэрол прыгала в спальне и кричала, чтобы он не проглотил винты, которые он держал во рту, а они смешно торчали, точно железные вставные зубы.

Верным признаком прихода зимы служило появление в домах Майлса Бьернстама, высокого, плотного, рыжеусого холостяка, закоренелого атеиста, спорщика и мастера на все руки. Дети любили его, и он часто бросал работу, чтобы рассказывать им невероятные истории о морских путешествиях, о лошадях и медведях. Родители либо смеялись над ним, либо тихо его ненавидели. Он был единственный демократ в городе: он одинаково называл по имени и богатого мельника Лаймена Кэсса и бедного финна-крестьянина с Дальнего озера. Его прозвали «Красным шведом» и считали немного помешанным.

Бьернстам умел делать что угодно: запаять кастрюлю, сварить автомобильную рессору, успокоить взбесившуюся лошадь, починить часы, вырезать из дерева шхуну и таинственным образом вставить ее в бутылку. Теперь целую неделю он был в Гофер-Прери главным. Он был единственный человек, кроме механика в лавке Сэма Кларка, который разбирался в водопроводных системах. Все просили его осмотреть печи и трубы отопления. Он бегал из дома в дом до десяти вечера. Вода из лопнувших труб сосульками застывала на его кожаной куртке. Плюшевая кепка, которой он никогда не снимал, входя в дом, обратилась в ком смерзшейся угольной пыли. Красные руки растрескались. Изо рта торчал окурок сигары.

С Кэрол он был очень вежлив. Нагнулся осмотреть топку водогрейного котла, потом выпрямился, поглядел на хозяйку дома и буркнул:

— Уж как там будет с остальной работой, не знаю, а вашу печь придется починить!

Более бедные дома Гофер-Прери, для которых услуги Майлса Бьернстама были недоступной роскошью — а к таким принадлежала и лачуга самого Майлса Бьернстама, — хозяева до самых подоконников завалили землей и навозом. Для защиты путей от заносов вдоль железной дороги установили разборные снеговые щиты, из которых на лето составлялись романтические деревянные шалаши — излюбленное место игр городских мальчишек.

Фермеры приезжали в город на самодельных санях, устланных сеном и прикрытых стегаными одеялами.

Полушубки, меховые шапки и рукавицы, боты чуть ли не до колен, серые вязаные трехметровые шарфы, толстые шерстяные носки, парусиновые куртки, подбитые, точно утята, пушистой желтой шерстью, мокасины, красные фланелевые напульсники для обветренных мальчишечьих запястий — все эти средства защиты от мороза, пересыпанные нафталином, поспешно извлекались из ящиков и сундуков, и по всему городу раздавались детские голоса: «Посмотри-ка на мои рукавицы! А какие у меня гамаши!» На северных равнинах переход от душного лета к суровой зиме так резок, что дети каждый раз с удивлением и гордостью открывают в своих домах эти доспехи героев-полярников.

Разговоры о зимней одежде вытесняли даже сплетни на вечеринках. Весьма светским считался вопрос: «Носите ли вы уже шерстяное белье?» В различиях теплой одежды были такие же тонкие оттенки, как в марках автомобилей. Люди попроще ходили в желтых и черных кожаных куртках, но Кенникот щеголял в длинной енотовой шубе и новой котиковой шапке. Когда снег был слишком глубок для его машины, он разъезжал по больным в сверкающих высоких санях, и только покрасневший нос и сигара выглядывали из меха.

Сама Кэрол поразила Главную улицу свободной шубкой из нутрии. Шелковистый мех был так приятен на ощупь!

Теперь, пока город был разбит автомобильным параличом, ее главным занятием стало устройство развлечений на открытом воздухе.

Автомобили и бридж-вист не только обострили социальные различия в Гофер-Прери, но также уменьшили подвижность жителей. Ведь как это роскошно: сидишь и правишь, — да и так просто! Кататься на лыжах или на санях считалось «глупым» и «старомодным». Городишки так же стремились к элегантным столичным развлечениям, как большие города — к деревенским забавам на свежем воздухе. И Гофер-Прери не меньше гордился своим пренебрежением к катанию с гор, чем Сент-Пол или Нью-Йорк — своим пристрастием к этому развлечению. Все же в середине ноября Кэрол удалось устроить катание на коньках. На Ласточкином озере сверкал серо-зеленый, звенящий под коньками лед. Обледенелый камыш у берега шуршал от налетавшего ветра. Ветви дубов с последними упрямыми листьями вырисовывались на молочном небе. Гарри Хэйдок делал восьмерки, и Кэрол была в полном восторге. Но когда снегопады положили этому конец и она предложила поехать кататься при луне на санях, матроны долго не хотели расстаться со своими радиаторами и ежедневным столичным бриджвистом. Ей пришлось насильно тащить их. Они съехали с отлогого холма, опрокинулись, набрали снегу за воротник, кричали, что сейчас же съедут еще разок, и… раз и навсегда бросили это дело.