Мемуары мессира Дартаньяна. Том II - Эдуард Глиссан

Час героизма Мадемуазель д'Орлеан.

Новость о положении, в каком находился Принц, вскоре пробежала из уст в уста и достигла ушей Мадемуазель, кто не осталась к этому самой безразличной; она перетряхнула небеса и землю, лишь бы ему помочь. Она не удовольствовалась тем, что пошла в Ратушу грозить Маршалу де л'Опиталю, Коменданту Парижа, но она сделала еще то же самое по отношению ко всем тем, кто был ей [104] подозрителен; она сказала им без церемоний, что именно с ней им придется иметь дело, если они продолжат возмущать против него народ, и что лучший совет, какой она могла бы им дать — это тотчас изменить поведение; она даже принудила этого Маршала выдать ей приказ открыть перед ней двери Бастилии и ворота Сент-Антуан. Он не осмелился ей в этом отказать, поскольку у нее имелось намного лучшее сопровождение, чем у него, и он испугался, как бы она не наложила руку на его особу. Из всей защиты у него было лишь несколько стражников — слабая помощь против бесконечного числа негодяев, кого она скупила, не пожалев на это щедрот; вся эта сволочь и не просила ничего лучшего, как поиграть ножичком и заслужить ее вознаграждение каким-нибудь славным преступлением. Едва Мадемуазель получила этот приказ, как распорядилась открыть ворота Сент-Антуан, тогда как сама поднялась на верхнюю площадку Бастилии; Комендант не посмел захлопнуть перед ней двери, увидев приказ Маршала. Кроме того, он уверился, так как не был осведомлен о случившемся в Ратуше, что она явилась сюда исключительно из любопытства; действительно, отсюда можно было видеть все, что происходило в Предместье, и даже видеть гораздо лучше и намного точнее, чем с того места, где находился Король; итак, он приговаривал, провожая ее на эту площадку (настолько он доверился своей мысли), что она не могла бы выбрать места более удобного, чем это, чтобы наблюдать за самой жестокой битвой, подобной какой давно уже не видели. Он имел все резоны говорить таким образом. Месье Принц, после того, как сопротивлялся какое-то время на главной улице Предместья, был оттуда выгнан в конце концов, по меньшей мере, с верхней ее части, без малейшей возможности удержаться там дольше. Он осуществил отступление к Аббатству девиц, расположенному где-то посередине этой улицы и носящему название Предместья. Он велел его укрепить с намерением найти там убежище в случае, если его загонят [106] вплоть до его стен. Однако он все еще стоял во главе Эскадрона, самый незначительный всадник которого был достоин, так сказать, командовать армией. Они все были людьми высочайшего происхождения и громадных заслуг, а так как во главе они имели Принца, кому даже его враги присвоили прозвание Бога Марса из-за его великих свершений в тысяче обстоятельств, они столь браво следовали за ним повсюду, куда ему было угодно их направить, что громили лучшие войска Виконта де Тюренна.

Герцог де Ла Рошфуко ранен.

Однако, так как мы не живем больше сегодня во времена тех воображаемых героев, о каких нам рассказывают романы, сражавшихся в одиночку с целыми армиями, Принц де Конде не только был выгнан из Аббатства, но еще и потерял значительную часть этого Эскадрона. Герцог де Немур, бившийся там, как простой всадник, был ранен, точно так же, как и Герцог де ла Рошфуко, кто, поскольку его отец был еще жив, звался в то время Принц де Марсийак; все остальные его войска были так же изрядно потрепаны, как и эти, а пожалуй, даже и больше, потому что не все из них имели ту же твердость и то же мужество. Наконец ему стало абсолютно невозможно сопротивляться дальше, когда Мадемуазель вытащила его из этого замешательства; едва она поднялась на Бастилию, как приказала направить пушку на армию Короля. Это страшно поразило Коменданта, далеко не ожидавшего такого оборота, но так как он больше не был мэтром своего замка, а вошедшей вместе с ней толпе понадобился бы всего лишь один момент, чтобы перерезать его гарнизон, если бы он пожелал воспротивиться, он был принужден ничего не говорить, поскольку видел, что не он здесь самый сильный.

Ворота открыты.

Едва Кардинал узнал, что эта Принцесса распорядилась отворить ворота Сент-Антуан его врагу, и его обоз уже начал въезжать в город, как отослал приказ Виконту де Тюренну отступить. Он счел, как и многие другие сделали бы на его месте, будто весь город возмутился против него; в самом деле, не [107] мог же он догадаться, что Внучка Франции, имевшая честь быть двоюродной сестрой Короля, изволила сотворить такую брешь в своей репутации, что по собственной воле приказала стрелять по войскам Его Величества. Месье Принц таким образом выскользнул из этого яростного дня, когда он несколько раз видел себя в величайшей опасности. Тем не менее, он потерял тогда нескольких заслуженных и высокородных особ. Сам Король не был избавлен от такой потери, поскольку как с одной, так и с другой стороны дрались с большим упорством и храбростью; было просто невозможно, чтобы каждый не вынес с собой оттуда чувство досады. Даже Кардинал Мазарини понес там личную потерю в лице старшего Манчини, его племянника; правда, он не нал там замертво. Он прожил еще несколько дней после битвы, даже достаточно долго, чтобы быть почтенным званием Лейтенанта рейтаров Гвардии, освободившемся со смертью маркиза де Сен-Мегрена.

Армия Месье Принца прошла через весь Париж вслед за его обозом и стала лагерем по ту сторону Предместья Сен-Марсо. Сена, протекавшая между его войсками и армиями Его Величества, оградила его от их гнева. Он действительно нуждался в этом препятствии; его людей заметно поубавилось за двадцать четыре часа, и так как он и раньше был не особенно силен, теперь он обессилел настолько, что ему понадобилась никак не меньшая преграда, чем Сена, чтобы получить возможность дух перевести. Однако вовсе не шпага неприятеля лишила его всех тех, кого ему недоставало. Весьма существенную часть он потерял от дезертирства; некоторые его воины, проходя по городу, разбредались, одни в одну сторону, другие в другую, потому что им ничего не заплатили; итак, они частенько не знали, как им справиться со своими нуждами, и им гораздо больше понравилось вернуться в их дома, чем по-прежнему подвергаться тем же страданиям. Он, разумеется, предвидел это дезертирство, но так как [108] из двух зол всегда надо избегать худшего, он счел, что должен скорее пойти на такую опасность, чем стерпеть, чтобы всех его людей перерезали и, может быть, его самого в первую очередь.

Принц исчезает.

Добрые слуги Короля в городе с горестью наблюдали за дерзостью Мадемуазель; но еще больше их опечалило то, что после того, как она его спасла, она постаралась также поправить его разбитую репутацию, вернув ему дружбу людей из народа. Он обладал ею некогда в высочайшей степени; блеск его побед настолько наделил ею его особу, что они его страстно полюбили. Они бы даже и продолжали испытывать те же чувства к нему, если бы он никогда не поднимал оружия против Короля, или когда бы он нашел секрет неразрывно связать удачу со своей партией; но дурной успех, начавший преследовать его предприятия, незаметно подтачивал то большое уважение, какое он заронил в них своими великими свершениями; Париж не был столь податлив воле этой Принцессы, чтобы разлюбить собственный покой, свою покорность, продолжавшую составлять его счастье; итак, он сопротивлялся не только ей, но еще и всем тем, кто хотел разговаривать с ним в пользу Принца; состоялось несколько шумных ассамблей в Ратуше. Мадемуазель, не желавшая получить отпор всему, что она предприняла, отправляла туда людей, настырно отстаивавших ее интересы.

Принц де Конде, нетерпеливо следивший за падением дружбы к нему этого народа, да к тому же и не любивший, когда противились его воле, весь был охвачен гневом; как бы там ни было, народ еще раз собрался на ассамблею два или три дня спустя после этой битвы и столкнулся с прево торговцев и некоторыми другими слугами Короля — причиной этих беспорядков послужило то, что они настаивали, вопреки мнению бунтовщиков, что намного лучше стоило вернуться к послушанию и воззвать к милосердию Его Величества, чем сделаться совершенно недостойными его из-за дальнейшего продления [109] мятежа. Несколько значительных персон были там убиты, и так как имелась некая видимость, что все это исходило от Месье Принца, или же его враги проявили достаточную ловкость и убедили в этом всех остальных, но его не могли больше терпеть в городе; насколько он был любим там прежде, настолько же стал ненавистен в настоящее время. Это восстание, тем не менее, было причиной подписания акта содружества между Герцогом д'Орлеаном, Принцем де Конде и городом, в нем они пообещали одни другим не складывать оружия, пока не обяжут Королеву прогнать Кардинала; но так как это содружество было заключено лишь с кинжалом у горла, оно было недолговечно. В этом акте было также оговорено, что, дабы отличать членов содружества от приверженцев партии Мазарини, каждый будет обязан носить особый знак. Мятежники уже несколько дней назад выбрали солому, а слуги Короля бумагу; но так как всякая сволочь пользовалась этим предлогом, чтобы оскорблять достойных людей, нашлось из них и множество таких, кто, дабы избавиться от их рук, нацепили солому точно так же, как и те, хотя в глубине души они не желали ничего лучшего, как быть на службе Его Величества. [111]