Меланхолия - Михаил Савеличев

- И опасные. И загадочные. И тайные, - подтверждаю я.

Она улыбается. Смотрит на меня внимательно. Изучает давно известный лик.

- Тебе не страшно?

- Мне всегда страшно.

Губы касаются края чашки с обнимающейся парочкой и улыбчивыми звездами. Где-то должна быть и моя Луна - полное веселья лицо с прыщами-кратерами, но пальцы Тони скрывают мое прибежище от меня. Возможно, это правильно. Долой укрытия! Нельзя скрываться в скорлупе вещи, когда все самое лучшее, что есть в тебе, сидит рядом и пьет кофе. Я вновь замираю на своем тайном пороге, в проеме уже распахнутой двери, откуда в лицо бьет дождь, а сзади подпирает ветер. Они закручиваются вокруг меня двойной спиралью генетической осени, как все оттенки черного. Сколько их? Только неопытный пессимист скажет о пустоте и тьме. Я же вижу сотни оттенков, я вижу яростное движение без времени и пространства, но, к сожалению, от этого оно не становится добрее. Смыслу существования некуда втиснуться в буйное разноцветье тьмы. Но вот что-то или кто-то милосердно срывает зеленые и красные листья и пускает их по ветру крошечными корабликами. Они включаются в общее движение воды и ветров, медленно проскальзывая около глаз ленивыми молниями силы и уверенности.

Мне хочется сползти с дивана и прижаться к этим коленям, укрытым тонкой материей странного платья. Я даже знаю, чем они будут пахнуть - ромашками, прожаренной солнцем скошенной травой, тенью лета, той забытой порой, где время уже никуда не тащит на своей спине ленивое пространство, где все пребывает так, как оно есть - величественно и вечно. "Святотатство", заметит Тони и я не решаюсь услышать подобные слова.

Откуда-то из под дивана после долгих усилий выбирается громадным и пыльным жуком Ахиллес, тыкается мордой в ботинок, пытается посмотреть на верх, но срез панциря не дает ему это сделать, прижимая к полу. Лапки забавно, как у заводной игрушки толстенькими веслами погружаются в ворс ковра, выталкивая упрямое существо через гладкую преграду, пепельница кренится и из нее выпадают сморщенные окурки. Ахиллес преодолевает ботинок (я ощущаю тяжесть живого), скатывается по другую сторону и ползет дальше, чтобы упереться в пластмассовую стойку с компакт-дисками.

- Ты куда, Ахиллес? - спрашивает Тони, смешно вытягивая губы.

Черепаха поворачивает голову, выискивая бусинками знакомый голос. Тони единственная, кого существо слышит и признает. Я лишь преграда. Она спускает ноги на пол, наклоняется и скребет пальцем по ковру, подзывая Ахиллеса. Тупая башка покачивается из стороны в сторону как у китайского болванчика или готовящейся к прыжку змеи. Стойка оставлена в покое и заводные лапки направляют ползучую пепельницу к руке.

- Укусит, - предупреждаю я. За Ахиллесом такое водится - внезапно раскрывается крохотная пасть и морщинистый клюв чувствительно щипает кожу. Самое страшное наказание со стороны добродушного создания.

Тони гладит пальчиком черепашку.

- С ней поступили жестоко, - заводит она привычную песню. - С ней поступили несправедливо. Ее лишили собственного предназначенья.

- Зато она теперь полезная вещь, - пытаюсь возражать. - Никто не скажет, что Ахиллес даром ест свои ягоды.

Тони смотрит на меня холодным взглядом. Она не может понять причины сотворенного, но ведь и я не могу ей объяснить. Я тоже не знаю причины, зачем черепахе на панцирь приклеил пепельницу. Возможно, гармония требовала этого. А возможно и не было никакой причины вообще. Все совершается без всего. С обратной стороны Луны это видно отлично. Только извечная человеческая склонность искать приводные ремни превращает их самих в объезженных лошадок.

- Это символ. Символ бесцельности существования и необходимости поиска смысла жизни в себе самом.

- Или на себе самом, - добавляет Тони.

- Так оно и есть, - легко соглашаюсь.

- Интересно, можно ли это отпилить, или оторвать?

Пожимаю плечами. Академическое любопытство.

Тони уходит с черепахой на кухню, там шумит кран и я догадываюсь, что она моет пепельницу. Правильно. Хоть кто-то в доме заботится о чистоте. А то Сандру пригласить некуда. Действительно, почему бы не пригласить Сандру? Но тут ленивый мысленный поток расслаивается на несколько рукавов, превращается в широкую, поросшую тростником дельту в районе Чарльстона, с чайками, кораблями и рыбными ресторанами. Если бы не дождь, то все это могло бы материализоваться в ритуальное омовение в пустынных водах океана.

- Тони, - зову, - ты хочешь на океан?

- Я хочу в церковь, - заявляет Тони. - И мы сейчас туда отправимся.

- Что мы там будем делать?

- Приобщаться к истине. И надень, пожалуйста, то, что я приготовила для тебя. Лежит на кровати.

- Я не поеду, - пытаюсь возражать. - У меня дела. У меня свидание с Сандрой. Она обещала заглядывать во все помойки вместе со мной.

Тони возникает на пороге. Руки мокрые.

- У вас поход по помойкам? - интересуется она. - Я могу вам приготовить хорошую кучу мусора на заднем дворе. Но только после службы. И проповеди. Которая будет тебе особенно интересна и полезна.

- Как Ахиллес?

- В порядке, - пресекает Тони. - Если опоздаем на девять часов, будем сидеть на одиннадцать.

Кофе безнадежно остыл и я через силу глотаю горькую жижу. Вручаю Тони синюю чашку с золотистым вензелем из перекрещенных пальметт и поднимаюсь к себе. Белая шелковая рубашка со стоечкой, вышивкой и металлическими пуговицами с рычащими львами распростерла рукава на аккуратно застеленной кровати.

- Ты уже готов?

- Да, да, - отзываюсь, спускаюсь вниз и через кухню выхожу на задний двор. Дождь продолжает лить и крупные капли, срываясь с края веранды, надутыми синеватыми пузырями медленно и неестественно залетают внутрь, подчиняясь ветру, чтобы хрупкими лягушками распластаться по украшенной листьями крышке электрической джакузи. Она почему-то еще теплая, слегка парит в прохладе утра и можно представить себе Тони, всю ночь возлежащую в ней мрачной охотницей-русалкой. Я провожу пальцем по пластмассе, лужицы неохотно расступаются, чтобы сомкнуться в тонкую, прозрачную пленку. Что за листья? Гладкие трупики, предвестники внезапной зимы, когда южная зелень, устав сопротивляться, в одно неуловимое мгновение сдает свои позиции, расцвечивая метрополию золотом и багрянцем, выбрасывая в холодный воздух остатки тепла разложения и отгоняя призрак снега в мрачные северные пещеры мегаполисов.

Где-то на востоке бьется в пологий берег океан, вплескивая в каналы и дельту просоленные и йодированные валы тепла, раскачивая рыбацкие суда, упираясь в днище мемориального авианосца и вылизывая прирученным языком ряды пальметт. Хочется на океан. Хочется войти в воду, где на пляже только пустынный песок и заколоченные дома подглядывают ставнями окон из-за дюн, поросших высокой травой. Пространство вокруг комкается папиросной бумагой, собирается дождевыми складками, приближая заклятое видение, но я прерываю самого себя, потому что слишком уютно внутри, не хочется рвать налаженную связь с Тони и нужно выбираться под дождь к стоящей за забором машине.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});