Ронин - Игорь Денисенко

В канун праздника О-сёгацу и своего семнадцатилетия я шел по узкой горной тропинке в деревню Хиго, что на острове Кюсю. Где-то здесь неподалеку жил легендарный воин, незнающий поражения, слухи о нем облетели все острова и достигли поднебесной.

В преклонном возрасте «святой меча» поселился где-то в горной пещере и никого не принимал. Но я был достаточно юн и самонадеян в своей надежде, что Кенсей примет меня. Опираясь на посох из сухой ветки цука я поднимался в гору. Легкий пушистый снег шапками лежал на сосновых ветках торжественно и скромно. Час прихода О-сёгацу близился и вскоре лучшие из этих веток пойдут на новогоднее украшение кадомацу. Развешенные пучки веток будут украшать ворота и двери каждого дома.

Снег был глубок, солнце перешло через гору. Время близилось к полудню. Когда навстречу мне по тропе с горы спустились двое. Издалека можно было признать в них воинов. Рукоятки катана и вакидзаси, выступали из поясов. Поравнявшись с воинами я согнулся в приветственном поклоне. Но видимо мой поклон не был достаточно низок, и один из буси, выхватив меч с ругательствами набросился на меня.

Э, нет! Ситуация выходила из разряда штатной. Пришлось дело брать под свой контроль а не надеяться на мальчишку. Посох мечу не противник.

Поэтому я, пропустив удар, шагнул вперед и в сторону. И в тот миг когда меч опустился на то место, где я только что стоял. Врезал посохом по открывшемуся горлу самурая. Глаза его расширились от удивления и боли. Рот приоткрылся и он рухнул на спину роняя меч. Синевой блеснула сталь и утонула в рыхлом снеге. Его напарник не ожидав такого поворота событий схватился за меч, я перехватил посох поудобнее. Но не успели мы с ним сойтись, как он помедлив в нерешительности согнулся в поклоне. Сзади кто-то появился. Я обернулся. За моей спиной неведомо откуда, по тропе поднялся мужчина преклонного возраста. Заросший, неряшливо одетый, грязный. Его вполне можно было принять за бедного крестьянина если б не гордая осанка и взгляд как бы обращенный вовнутрь в себя. Взгляд человека презревшего внешние условности мира. Седые волосы топорщились в разные стороны. Он обвел взглядом присутствующих и слегка кивнул. Моя спина автоматически согнулась в нижайшем поклоне.

Это он! Кенсей! Его невозможно не узнать! Только он в одежде воина может себе позволить ходить без меча. Потому, что ему нет равных! Нет достойных скрестить с ним меч. Ходили легенды, что неучей поднявших на него меч, он убивал простой палкой, веткой, обломком весла. Всем, что под руку подвернется. Лихой дедушка, подумал я, вклиниваясь в мысли мальчишки.

— Со дэс нэ, — констатировал Синмен сан сложившуюся ситуацию. Затем посмотрел на меня и легкая улыбка скользнула на его губах. Он что-то спросил у согнувшегося в поклоне воина. Тот ответил. А я обалдел. Оказывается старик извинился, что прервал наше времяпровождение, достойное буси и предложил продолжить. Меня его извинения не порадовали. Уцепив взглядом то место куда упал меч я нырнул в него руками и вытащил синего с разводами красавца. Хозяин меча признаков жизни не подавал, что несколько обнадеживало в сложившейся ситуации. Старик кажется, забавлялся. Он отошел в сторону и слегка наклонив голову на бок смотрел на происходящее.

Меч оказался гораздо тяжелее моего посоха и заметно короче. В грозовых тучах на лезвии, называемых хамон, отразилось синее небо и искрящийся на солнце снег. Линия яри искрилась намеком молнии. Время остановилось. Иначе ничем не объяснить то, что я успел заметить столько подробностей. Морозный сосновый воздух окутывал нас. Не успел я пожалеть о том, что бросил свой надежный посох как противник нанес удар и я еле успел его парировать. Мелькнула мысль, что уходить в защиту значит неминуемо проиграть. Самурай накинулся на меня с такой яростью, словно я у него жену увел.

Думай о смерти. Стремись к смерти. Глупое по своей сути желание и утверждение.

Если б каждый самурай действительно жаждал смерти, то и стоял бы статуей, мол пусть шинкуют как капусту. Так нет! Он стремится меня в фарш превратить. Вся система стремления к смерти была придумана для преодоления животного страха. Мол, не бойся.

Всё равно помрешь! А я и не боюсь! Хоть руки мои дрожат от напряжения, а ноги в размокших таби расползаются. Отскочив от очередного удара, я сломя голову бросился противнику кубарем под ноги и распрямился стоя на одном колене.

Меч мой вошел воину в живот по самую цубу.

— Ос!!!

* * *

Мечи вязанкой дров оттягивали мои руки. Я сложил их на левую руку и гордо нес едва поспевая за сенсеем. Ровно лежать мечи не хотели, норовили расползтись и выпасть.

То и дело падал то один, то другой. Сенсей кажется не замечал моей неловкости. Мне бы следовало воткнуть трофеи себе за пояс, но я боялся осуждение мастера. Быть самозваным самураем и просится в ученики? Не оскорбит ли его это? Только два танто я воткнул по левую сторону своего пояса. Мастер не согласился взять меня в ученики. На мою нижайшую просьбу, когда я стоя на коленях и дрожа от радости победы низко поклонился Син-мен сану, он ответил:

— У тебя уже есть учитель. Он внутри тебя. Прислушивайся к нему и ты достигнешь многого.

Но я все же пошел за ним. Слова его и дальнейшее безразличие я воспринял, как испытание настойчивости, которое должен пройти. То, что мастер не гнал меня прочь уже было добрым предзнаменованием.

Вот настырный мальчишка! Я откровенно скучал следуя за стариком. Хотя надо отдать должное, дряхлым он не был. От седого Синмена веяло скрытой силой внушающей уважение и трепет. Или мне эти ощущения от мальчишки передались?

Унижаться так перед кем бы то ни было я бы не стал никогда. Да что ж у них за отношения? Ладно трупы бросили не погребенные? Но дед наверное больше внимание бы собаки уделил, чем этому мальчишке, плетущемуся за ним следом. Хоть бы мяу сказал?

— Как тебя звать? — Произнес старец не оборачиваясь.

От неожиданности я растерялся. Он что мысли читает?

— Игорь, — брякнул я не задумываясь.

— Иори? — переспросил старик.

— Иори, — ответил обрадовавшийся юнец.

— Пойдем со мной, Торанако, — сказал Синмен сан и свернул с тропы на лево в гору. Учитель назвал меня торанако! Ликовало сердце юноши.

Поясню. Слово Торанако произошло от слова Тора. В японском языке тора — это не ветхая книга, над которой склоняются горбоносые личности с пейсами, а некое животное с иероглифом царь, властитель на лике. И действительно полосатая морда тигра иногда на этот иероглиф намекает. Соответственно если тора — тигр, то торанако — тигренок. Хотя в некоторых случаях означает нечто «весьма драгоценное», «исключительное», «редкое сокровище». Понимаю, мальцу было от чего прийти в восторг. Но я не очень понимал старика. Такими словами обычно не бросаются. Так родители в порыве чувств могут назвать своего сына, но с чужими они всегда сдержаны и строги. А внезапный переход в настроении не вязался с образом строгого японца.

Да, что там не вязался! Ни в какие ворота не лез! Я уже было засомневался в умственном здоровье старого самурая. Но сенсей опять потерял интерес к «ученику» и не проронил больше ни слова за всю дорогу. Зато я постепенно проникался знаниями, а по большому счету слухами ходившими о «святом меча». Подсознание Иори щедро обменивалось со мной информацией. Говорили, что первого своего противника Арима Кихей, самурая из школы воинских искусств Синто-рю, нынешний сенсей а тогда тринадцатилетний мальчишка убил ударом палкой по голове. Кихей умер, захлебываясь кровью. Вполне возможно мой сегодняшний бой с посохом в руке вызвал в нем сентиментальные воспоминания о буйной юности, размышлял я.

* * *

Когда мы подошли к дому новые знания, значения слов, предметов, обычаев и жестов просто ввели меня в ступор. Поначалу я пытался запоминать название и значение тех или иных предметов, но тут же сбивался и забывал, поскольку появлялись новые предметы и их тоже нужно было запомнить. Бессмысленно! Нужно родится здесь или хотя бы прожить лет пять чтоб все усвоить и запомнить. Поэтому я целиком положился на Иори и лишь с изумлением наблюдал за этой повседневной, но такой незнакомой жизнью. Разувшись в гэнкане, некое подобие прихожей. Мы вошли в дом. Престарелая служанка согнулась в поклоне и подала хозяину о-сибори, горячую влажную салфетку, которой так приятно освежить лицо.

— Додзо, — протяжно произнесла она — Пожалуйста.

Затем плетеная корзиночка с салфетками была предложена мне.

В доме было темно. Свет нехотя проходил сквозь матовую бумагу, которой обклеивались окна. Сенсей подбородком указал мне располагаться, а сам же прошел в комнату для письма. Усевшись на пятки я скромно занял уголок от дверей, присев на краешек татами[6]. Служанка внесла в комнату плоский бронзовый чайник, чашку для ополаскивания и маленькие стаканчики для чая. Сенсей пробыл в своем кабинете не долго. Вскоре он вышел держа в руках лист бумаги.