Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

говорили, и Катерина не хотела даже ее упоминать. Винодел уже казался не таким угнетенным, а известие о том, что Рехина замурована здесь, в двух шагах, могло снова его расстроить. Кроме того, русская была уверена, что от злобной фурии, заточенной в четырех стенах, все равно не добьешься никакой информации. О Мерсе тоже не говорили – Уго как будто смирился с мыслью о ее смерти. С момента исчезновения прошло уже два года – и вряд ли она могла выдержать столько времени в сумрачных застенках в Гаррафе или где-нибудь еще: так думал Уго в моменты, когда ее оплакивал.

Но на протяжении всех этих долгих месяцев Катерина отказывалась верить, что Мерсе умерла. Ей были известны многие тяготы жизни – и она знала, что человек способен перенести даже то, что считается непереносимым. Побои, изнасилования, унижения… И все-таки жизнь восстает, инстинктивно цепляется за малейший лучик надежды. Не верила Катерина и в то, что Мерсе убили. Похитители считали ее дочерью Сатаны – а никому не хочется злить такое могущественное и коварное существо, истребляя его потомство.

Катерина мечтала об освобождении Мерсе – от этого зависело счастье Уго и ее собственное счастье. Если Мерсе все-таки не найдут, то Уго, конечно, сумеет это пережить, но какой ценой… Он не заслуживал таких страданий, да и она тоже.

С того момента, как Рехина затворилась в Пресвятой Троице, Катерина подговаривала отца Жоана выведать, где заключена Мерсе.

– Только осторожнее, святой отец, – увещевала русская. – Она настолько же умна, насколько и коварна. Если Рехина поймет, что вы пытаетесь узнать, где находится Мерсе, она может и язык себе откусить.

Но священнику ничего выведать не удалось.

– Быть может, со временем она раскается и тогда… – пытался утешить Катерину отец Жоан.

– Это Рехина-то раскается? – скептически заметила та.

Нет, она никогда не раскается, думала русская. Если Мерсе и жива, она будет томиться в заключении до самой смерти. Катерина мучительно старалась придумать, как развязать еврейке язык. То ли дело в таверне: пара чаш с вином – и люди всю душу вывернут, а вот в келье… И вдруг, заметив, как женщина передает Рехине воду через окошко, Катерина придумала хитрость.

– Будь смиренным и благочестивым, – наставляла она Педро, – молись, молись и еще раз молись. Пусть она услышит, как усердно ты молишься. Пусть никогда в тебе не усомнится.

Сначала на подоконник поставили плошку с вином. Прошло больше суток, прежде чем Рехина ее обнаружила, а потом поставила обратно, пустую. Так, плошка за плошкой, прошел месяц – и все это время Катерина наблюдала за пристройкой, цвет которой уже начал сливаться со стенами старого храма. Она убегала из таверны, где было отчаянно мало работы, и часами стояла перед церковью, воздвигнутой новообращенными евреями. Вино щедро разбавлялось огненной водой. «Кто ты?» – спросила однажды Рехина. Педро заволновался и поглядел в сторону Катерины. Она жестами показала парню: скажи, мол, то, о чем они давно договаривались: его зовут Педро, у его отца таверна рядом с Малым дворцом, ближе к берегу, и его мать, прикованная к постели, попросила принести затворнице их лучшего вина во славу ее самоотречения. Молитвы бегинки облегчают страдания матери, добавил Педро. «Вы просите больше вина? Конечно. Матушка будет счастлива. Прошу вас, помолитесь за нее, сеньора».

Теперь по две плошки в день. Вино, разбавленное огненной водой. Три месяца спустя Педро поднял над головой бурдюк и просунул его в окошко. «Так будет удобнее для нас обоих», – объяснил он. Рехина выпила. Еды было мало: народ знал, что обеты затворниц – пост и покаяние, и потому ей приносили корку хлеба, кусочек сыра или крошечную луковицу. В постные дни, которые случались часто, не приносили ничего, хотя мирянам полагалась рыба.

Мало еды, заточение в четырех стенах и вино, много, сколько душе угодно, то есть с каждым днем все больше, и смешанного с огненной водой. Иногда Рехина просила вина заплетающимся языком, а порой откровенно требовала: «Принеси вино сейчас же, Педро! Скорее! Или я перестану молиться за твою мать!»

Отец Жоан выяснил, что происходит. Катерина поставила его перед моральной дилеммой: он видел, как затворница в его церкви мало-помалу спивается. Он, конечно, знал, по какой причине еврейка заточила себя в келье, – о благочестии и спасении души речи не шло. Он также знал, чего добивалась Катерина, – спасти невинно заточенную в тюрьму женщину. «Если бы она действительно была дочерью Сатаны, – мудро заметила русская, – Церкви следовало бы позаботиться о ее спасении, а не прятать в темницу вдали от света и милости Божией».

Уго стал подозревать неладное, когда Педро и Катерина стали по ночам дистиллировать вино.

– На кой черт нам столько огненной воды?

Катерина замялась, а Педро потупил взгляд.

– Будем ее продавать, – нашлась русская. – Если у нас никто не покупает вино, так пусть берут огненную воду.

Уго безучастно пожал плечами и поплелся наверх, а Педро с Катериной обменялись заговорщицкими взглядами.

Теперь, девять месяцев спустя, Катерина, как обычно, стояла у фасада церкви Пресвятой Троицы. Отец Жоан отмечал, что Рехина стала разговорчивее, больше нуждалась в его обществе, требовала, чтобы священник подходил к окошку, прорубленному в церковной стене, и слушал ее речи.

– Такое, если у них настроение не слезливое и не грустное, часто случается с пьяницами, – сказала Катерина. – Их хлебом не корми – дай кому-нибудь душу излить.

– Истинно так. Но с каждой новой беседой ее речь становится все бессвязнее.

– Тоже правда, – согласилась Катерина. – Но даже во всей этой бессвязной болтовне есть зерно истины. Вот к чему стоит прислушаться. Уверена, она сболтнет вам что-нибудь о Мерсе и о месте ее заточения. Такое невозможно забыть… Рехина ведь была ей как мать долгие годы! И хоть когда-то, да любила ее. Уверена, сердце Рехины разрывается, когда она вспоминает о Мерсе, и, Богом клянусь, мы вытащим из нее признание.

– Не поминай имя Господа всуе… – нахмурился священник.

В день свадьбы Берната с дочерью Гальсерана Десторрента Катерину охватило совершенно особое предчувствие: все решится сегодня, но, не полагаясь на одни только чувства, она наполнила огненной водой бурдюк, который Педро на рассвете просунул в окошко Рехине.

Они все-таки решились продавать огненную воду. Немногочисленным посетителям, пьяницам и злодеям, пришелся по вкусу этот крепкий напиток, им неизвестный. Они пробовали, изумленно переглядывались, восклицали, громко его хвалили и заказывали вновь и вновь, не торгуясь. Вскоре молва об огненной воде разнеслась по всему Равалю. В таверну снова повалил народ – а затем объявились и власти. Катерина выпила плошку прямо на глазах у