История куртизанок - Элизабет Эбботт

Лилиан поддерживала вера в силу его любви и преданности. Она смирилась с двойной жизнью любовника, с тем, что Сесиль контролировала его расписание и требовала, чтобы в присутствии Уоллеса и Аллена имя Лилиан не упоминалось. Кроме того, она сама добровольно изменила образ жизни, стремясь приспособиться к его привычкам: поскольку Билл был против курения, алкоголя и быстрой езды, Лилиан бросила курить, отказалась от мартини, а на машине с высокой скоростью ездила только одна.

Родственники и друзья Лилиан и Билла поначалу отрицательно относились к их роману, «прямо в глаза» говорили им, что они неправы, поддерживая такие отношения, однако со временем стали смотреть на их отношения более терпимо, а сами любовники радовались общественному признанию и больше не пытались скрывать свою любовь. Они вместе ходили в рестораны, магазины, на концерты и в театры, гуляли по улицам Нью-Йорка, держась за руки, вместе ездили отдыхать в их зеленом спортивном «триумфе».

«Нью-Йоркер», как общая любовь, их тоже объединял. Несмотря на непрерывность издательского процесса и постоянно связанную с этим напряженность в работе, Билл был абсолютно предан журналу и его «дружеской, доброжелательной, свободной, неформальной, демократичной атмосфере» {602}. Лилиан, его родственная душа в журнале, полагала, что их любовь «усиливала удовольствие», которое они получали от работы{603}.

К 1960-м годам у Лилиан появилось стойкое желание завести ребенка, и, несмотря на серьезные последствия материнства вне брака, они с Биллом всерьез рассматривали такую возможность. После оказавшейся необходимой операции по удалению матки, поставившей крест на их мечте, они решили усыновить мальчика. Эрик родился в Норвегии в 1966 г., и Лилиан полетела туда одна, чтобы привезти его в Соединенные Штаты. Билл со слезами на глазах ждал их в аэропорту. Лилиан с радостью вспоминала: «Мы втроем сели в такси, поехали домой и с тех пор все жили счастливо»{604}.

Она не была матерью-одиночкой: Билл ухаживал за Эриком как заботливый приемный отец, а крестным мальчика стал писатель Дж. Д. Сэлинджер. Хотя Лилиан и Билл были евреями, они крестили Эрика в христианской церкви, как это было бы сделано, если бы мальчик остался в Норвегии. Они повсюду брали сына с собой, включая редакцию «Нью-Йоркера». Лилиан рассказала Эрику все об их жизни с Биллом.

Сожительство Лилиан и Билла имело подобие нормальной жизни, однако у Билла были обязанности перед семьей, в связи с чем он часто оставлял Лилиан с Эриком одних. Иногда, когда он приходил в ее квартиру, Лилиан видела отчаяние в его «увещеваниях, упреках и чувстве вины, которые он приносил с собой из дома»{605}.

На День благодарения, на Рождество и в Новый год Билл оставался с Сесиль, но перед Рождеством приходил к Лилиан, а в полночь 31 декабря всегда ей звонил. Его уже взрослый сын Аллен и его жена, писательница Джамайка Кинкейд, приглашали Лилиан в гости, включив ее в круг людей, с которыми их семья поддерживала общение.

В 1987 г., когда ему уже исполнилось восемьдесят, Биллу пришлось уйти на пенсию после того, как «Нью-Йоркер» перешел к новым владельцам. Лилиан была до глубины души возмущена тем, как с ним стали обращаться в редакции журнала, и когда Билл попросил ее уйти вместе с ним, с радостью согласилась. (Она вернулась в «Нью-Йоркер» в 1993 г., уже после его смерти.)

Выйдя на пенсию, Лилиан и Билл писали, и Лилиан пыталась ему помочь обрести собственный творческий голос. Но Биллу не нравилось ничего из им написанного: он считал, что хотел создать нечто совершенно другое. Кроме того, Билл редактировал книги для издательства «Фаррар, Страус и Жиру».

В 1992 г. на Пасху Билл заразился вирусной инфекцией и оказался прикованным к постели у себя в спальне в доме Сесиль. Хоть он звонил Лилиан каждое утро, она теперь стала понимать, что значило быть не официальной его женой, а любовницей. Когда он осенью поранился и в течение нескольких дней не мог ей звонить, Лилиан места себе не находила от беспокойства. В конце концов она связалась с Уоллесом, и тот сообщал ей о состоянии здоровья отца. Лилиан не могла присутствовать на праздновании восемьдесят пятого дня рождения Билла, он отметил свой юбилей у себя дома с Сесиль и сыновьями. Девятого декабря Лилиан позвонила по его личному номеру, и впервые за все это время ей ответила Сесиль. «Он скончался, — сказала она Лилиан. — Он умер у меня на руках»{606}. Напечатанный в «Нью-Йоркере» некролог завершался перечислением скорбящих членов его семьи, в первую очередь Сесиль и их с Биллом детей. Лилиан Росс, любовница, с которой он больше сорока лет поддерживал отношения как с женой, упомянута не была.

Сексуальная революция не оказала на Лилиан Росс большого влияния. Несмотря на ее профессиональные амбиции, она придерживалась традиционных взглядов, на которых основывалось ее восприятие отношений между полами. К 1960-м годам она уже достаточно долго состояла во внебрачной связи с Биллом Шоном, оправдывая ее аморальность тем, что Билл был несчастлив в браке, что он настойчиво повторял ей, что без нее, Лилиан, умрет, и что Сесиль была ему женой лишь по определению. Лилиан тоже считала, что была ему женой, и ей не требовалось новое освобождение для того, чтобы менять жизнь или отстаивать свои права.

Симона де Бовуар{607}

В молодые годы и Памела Гарриман, и Лилиан Росс рассчитывали на замужество и очень хотели выйти замуж. Однако еще раньше француженка Симона де Бовуар, которая внесла огромный вклад в современный феминизм, отвергала брак как лицемерный и бессмысленный общественный институт. Таких же взглядов придерживался философ и писатель Жан-Поль Сартр — ее друг, с которым ее связывали настолько непростые отношения, что почти двадцать лет спустя после смерти двух творческих личностей их биографы продолжают анализировать и интерпретировать их связь.

В 1929 г. студенты Высшей нормальной школы Сартр и Бовуар завершили образование, заняв среди других выпускников по результатам экзаменов первое и второе места соответственно. И потом, на протяжении всей жизни, она добровольно занимала второе место, уступая первое ему. «Сартр в точности соответствовал образу спутника жизни, о котором я грезила с пятнадцати лет, — писала Симона. — Он был моим двойником, в котором я находила воплощение своих самых страстных желаний»{608}.

Окончание Высшей школы позволило Симоне стать учительницей, получать зарплату и обрести независимость, к которой она стремилась. Они с Сартром — она всегда так его называла — договорились о заключении двухлетнего возобновляемого «пакта свободы», определявшего характер их союза: два года они должны были проводить «в самых тесных близких отношениях» и хранить друг другу верность. Потом они могли расстаться на два-три года, будучи при этом уверенными в том, что остаются друг для друга «основной» любовью, причем никто им не будет запрещать «случайные» увлечения. Они смягчали потенциальную боль от взаимных измен обещанием вечной преданности друг другу, полагая при этом, что, в отличие от брака, их связь никогда не деградирует до отношений, основанных на чувстве долга или привычки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});