Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

Полетели пушистые хлопья снега, кружась в воздухе и оседая белыми шапками на утёсах. Через час в тяжёлом облачном покрове появилось первое чистое оконце, в котором мерцали звёзды.

8. Под чистым небом

– Владычица, за последнюю седмицу мы потеряли пять городов на востоке, четыре на севере и шесть на юге. Число деревень, из коих нас вытеснили за тот же отрезок времени, достигает сорока.

Дамрад, стоя над расстеленной на столе картой Воронецкого княжества, слушала воеводу Дархама и следила туманящимся взором за указкой, которую тот сжимал в своей волосатой, когтистой руке. Её кончик безжалостно очерчивал границу поражения, которое терпело доблестное войско навиев: передний край наступления кошек норовил сомкнуться в кольцо. Окружение… В этом котле горели полки – тысячи и тысячи превосходных воинов, застигнутых врасплох дневными нападениями.

С закрытием прохода оборвалась пуповина силы, которая питала покров туч, и в расчистившемся небе засияло ослепительное, убийственное для глаз ночных псов солнце. Кто-то так сильно постарался, что ясные дни шли один за другим, без единого пасмурного промежутка; количество хмари в Яви таяло с холодящей душу стремительностью, Марушин дух уходил в щели, подземные пещеры, водную глубь…

– Всё, не желаю больше тебя слушать, ступай, – перебила Дамрад воеводу досадливым и раздражённым взмахом руки с длинными, холеными коготками. – Довольно на сегодня дурных вестей.

– Какие будут распоряжения, госпожа? – Дархам свернул карту трубочкой, сунул её под мышку и подобострастно вытянулся – широкогрудый и пучеглазый, на коротких коренастых ногах, с брыластой, грубой мордой и выпирающими наружу загнутыми клыками. Ни дать ни взять – помесь пса с кабаном.

– Какие ещё тебе нужны распоряжения?! Неужто и так не ясно?! – Гневная горечь голоса Дамрад хлестнула пространство и рассеялась под потолком стайкой маленьких тающих призраков. – Просто старайтесь удержать то, что завоевали! Цепляйтесь зубами за каждый клочок этой проклятой земли! Вас выбивают из городов днём – возвращайте их себе ночами. Ночная тьма – всё ещё наш союзник; так используйте же его, насколько это возможно. Мстите, жгите, рушьте, лейте кровь!

– Есть, госпожа!

Дархам удалился, а Дамрад усталой походкой побрела к престолу и уселась, подперев кулаком подбородок. Четыре тысячи воинов охраняли вход в Навь, сорок сотен отъявленных головорезов, свирепых псов, воспитанников школы её имени – и что же? Не превосходящее по численности войско их победило, нет. Всего лишь четверо – четверо! Они явились туда одни, без какой-либо военной поддержки, без единого вооружённого отряда и… обратились в камень, прихватив с собою и всех навиев, что были поблизости. Заклинание сработало, и четыре тысячи воинов навеки остались там, в глухом лесу, около запечатанного прохода. Одним махом…

Павшая рать прошла едва ли половину пути до Белых гор: Вранокрыл вырвался из-под власти Дамрад, и помогла ему в этом Ждана, его бывшая жена. Она не была ни колдуньей, ни жрицей Лалады, но вступила в противостояние с воинственной повелительницей Длани и отбросила её прочь лучом ослепительной, жгучей силы… Дамрад видела её глаза – тёмные, печально-гневные, решительные и до дрожи прекрасные. Эта женщина также стала и виновницей прискорбного преображения Северги: тысячник Куграй, встретив однажды скитающуюся без дела навью, предложил ей вступить в его полк, но она отказалась, лишь переночевав в его шатре. Куграй сам слышал, как та во сне бормотала, зовя какую-то Ждану. У Дамрад не было сомнений: именно она, Ждана, передала Вуку через Севергу платок с проклятием чёрной кувшинки; у неё достало сил и оттеснить жаждущего мести оборотня из сознания его сына. Не владея никакими волшебными умениями, она, тем не менее, обладала чем-то, что позволяло ей покорять сердца всех вокруг и побеждать хитросплетённые замыслы своих врагов. Всюду была эта женщина, и её имя сверлило душу Дамрад горячим, настойчивым буравчиком, вызывая в ней странное, мучительное сочетание ненависти и вожделения. Будучи обладательницей пяти мужей и целого сонма наложников, владычица ценила и женскую прелесть. Основным «блюдом» в её постели были мужчины, а плоть хорошеньких дев она любила ласкать «на сладкое». Заполучить в свои руки эту темноокую, гордую Ждану, сломить её дух и растоптать волю, овладеть её душой и телом, сделав своей покорной игрушкой и жестоко терзая на своём ложе – эти будоражащие, навязчивые мечты лишали Дамрад сна и заставляли порой забывать о еде. Луч света слепил её снова и снова во сне; казалось, бил он не из пялец с вышивкой, а из самих глаз Жданы, прожигая Дамрад насквозь, и она пробуждалась в ледяном поту, с комком перепутанных чувств под сердцем, щекотных, как крылышки мотыльков. Она пыталась ловить этих порхающих тварюшек и давить в кулаке, но те слишком проворно увёртывались. Им не было названия, но они норовили оплести защитным венком образ Жданы, и грубый зверь-похоть ломал об этот живой, дышащий венок зубы.

– Матушка, не желаешь ли отобедать? – холодным серебряным колокольчиком прозвенел голос Санды.

Дочь приблизилась, поблёскивая драгоценными подвесками-зажимами на концах восьми кос, спускавшихся до самых бёдер. На её округлом лице оттенка топлёного молока цвела изысканно-обольстительная, исподволь покоряющая улыбка, которой не мог противостоять никто. Вот и Дамрад, поднявшись с престола, спустилась по ступенькам, нежно завладела рукой Сокровища и покрыла поцелуями – каждый пальчик, каждый сгиб, каждую мягкую ямочку.

– Нет, дитя моё, я не голодна. – В голосе владычицы, ещё недавно резком и гневном, раскинулись обволакивающие складки тёмного бархата, а губы шевелились вблизи от свежей, упругой щёчки Санды.

– Ты совсем ничего не кушаешь, матушка, – с озабоченным видом проговорила та. – Этак ведь ты ослабеешь!

– Невесело мне, вот и не до трапез, – со вздохом призналась Дамрад. – Какая уж тут еда, когда наше войско терпит поражение за поражением…

– Ежели тебе грустно, я могу потешить тебя пляской, – предложила Санда, игриво поведя плечиком.

– Ну, давай, – с улыбкой согласилась Дамрад. – Мне всегда нравится смотреть, как ты пляшешь.

– Хорошо, матушка, тогда я переоденусь, – с готовностью кивнула дочь.

Она стремительно направилась к выходу, но Дамрад её окликнула:

– Милая!

– Да, матушка? – Санда изящно развернулась на каблуках.