Корабль Иштар - Абрахам Меррит

— Трокмартин, — сказал я, не тратя времени на предисловия, — что случилось? Я могу вам помочь?

Он молчал.

— Как здоровье вашей супруги? Что вы здесь делаете? Я слышал, вы на целый год отправились на Каролинские острова, — продолжал я.

Я почувствовал, что он снова напрягся. Некоторое время молчал, потом ответил:

— Я плыву в Мельбурн, Гудвин. Мне кое-что нужно, очень нужно. И больше всего мне нужны люди — белые.

Говорил он негромко, озабоченно. Как будто в разговоре участвовала лишь часть его мозга, а остальное напряженно прислушивалось, стараясь уловить первые признаки приближения чего-то ужасного.

— Значит, ваши исследования продвигаются успешно? — банальный вопрос, заданный для того, чтобы привлечь его внимание.

— Успешно, — повторил он, — успешно…

И неожиданно замолчал, встал и принялся напряженно всматриваться в небо на севере. Я тоже взглянул туда: далеко-далеко луна пробивалась сквозь тучи. На горизонте виднелось ее отражение на поверхности моря. Отдаленная лунная дорожка дрожала и колебалась. Тучи снова сгустились, и дорожка исчезла. Корабль быстро двигался на юг.

Трокмартин упал в кресло. Дрожащей рукой зажег сигарету. Пламя спички осветило его лицо, и я со странным предчувствием увидел, что незнакомое выражение углубилось, стало напряженным, как будто выжженным слабым раствором кислоты.

— Сегодня ведь полнолуние? — с деланной непоследовательностью спросил он.

— Первая ночь полнолуния, — ответил я.

Он снова замолчал. Я тоже сидел молча, ожидая, когда он решится заговорить. Он повернулся ко мне, как будто принял неожиданное решение.

— Гудвин, — сказал он, — мне нужна помощь. Если когда-нибудь человек действительно нуждался в помощи, так это я сейчас. Гудвин… можете вы представить себя в другом мире, чужом, незнакомом, в мире ужаса, в котором величайшая радость и величайший ужас существуют одновременно, и вы там один, чужак! Как такой человек нуждается в помощи, так и я…

Он неожиданно замолк и напряженно поднялся, сигарета выпала у него из пальцев. Я увидел, что луна опять прорвалась сквозь тучи, на этот раз гораздо ближе. Не дальше мили от нас она отбросила свою дорожку на воду. И оттуда до самого горизонта протянулась лунная тропа — гигантская сверкающая змея от края мира к нашему кораблю.

Трокмартин смотрел на нее, будто окаменев. Он напрягся, как пойнтер при приближении к спрятавшемуся выводку. От него исходила волна ужаса — но ужаса, смешанного с незнакомой адской радостью. Волна прошла и оставила меня потрясенного, дрожащего, всего в поту.

Трокмартин наклонился, вся жизнь сосредоточилась в его взгляде. Лунная дорожка приближалась, теперь она находилась в полумиле. Корабль убегал от нее, мне показалось, как преследуемый. А вслед за ним быстро и прямо, рассекая волны, стремился лунный поток. И затем…

— Боже! — вздохнул Трокмартин, и слова его были молитвой и заклинанием.

И затем… я впервые… увидел… его!

Лунная дорожка, как я говорил, тянулась до самого горизонта, со всех сторон окруженная тьмой. Как будто облака наверху раздвинулись, чтобы дать ей место, отдернулись, как занавес или воды Красного моря, чтобы пропустить народ Израиля. По обе стороны дорожки складки этого занавеса отбрасывали тьму. И посередине дорожки между непрозрачными стенами сверкали, дрожали и танцевали горящие, бегущие волны лунного света.

Далеко, бесконечно далеко на дорожке я скорее почувствовал, чем увидел приближение чего-то. Оно виднелось как более яркое свечение внутри света. Вперед и вперед стремилось оно к нам — светящийся туманный сгусток, напоминающий крылатое существо в полете. Я вспомнил даякскую легенду о крылатом вестнике Будды — птице Акле, чьи перья из лунных лучей, чье сердце — живой опал, чьи крылья испускают кристально ясную музыку белых звезд, но эта музыка сжигает и разбивает души неверующих. Непонятное приближалось, и до меня донесся сладкий, тревожный звук — как пиццикато стеклянных скрипок, как преобразованное в звук чистейшее, прозрачнейшее стекло. И снова я вспомнил миф о птице Акле.

Теперь оно было близко к концу светлой полоски, рядом с барьером тьмы, все еще разделяющим корабль и сверкающее начало лунной дорожки ударилось об этот барьер, как птица о прутья клетки. И я понял, что это не туман, рожденный морем и воздухом. Оно завертелось сверкающими полосами, водоворотами кружевного света, спиралями живого пара. Внутри него со странным, незнакомым сверканием двигалось что-то перламутровое. Светящиеся, сверкающие частички скользили сквозь него, как будто оно притягивало их из лучей, окружавших это нечто.

Все ближе и ближе подходило оно, рождаясь в сверкающих волнах, и все тоньше и тоньше становилась защищавшая нас полоска тьмы. Хрустальные звуки слышались все отчетливее — ритмичные, похожие на музыку с другой планеты.

Теперь я видел внутри сверкающего тумана сердцевину, ядро более интенсивного света, жилистого, опалового, лучезарного, напряженно живого. А над ним, в путанице дрожащих и пульсирующих полос и спиралей — семь огоньков.

Во всем непрерывном, но странно организованном движении этого… существа семь огней держались устойчиво и неподвижно. Один жемчужно-розовый, еще один тончайшего голубовато-перламутрового цвета; один сверкающе-шафрановый, еще один изумрудный, как мелкие воды вблизи тропического острова; смертельно белый; призрачно-аметистовый; и еще один серебряный, цвета рыбы, выпрыгивающей из глубины океана под луной. Так они сияли, эти семь маленьких разноцветных шаров внутри опалового тумана, чем бы он ни был, — балансирующие и ожидающие, ждущие приближения к нам, когда исчезнет разделяющая полоска темноты.

Звенящая музыка стала еще громче. Она пронзала уши дождем крошечных копий, заставляла сердце ликующе биться — и сжимала его скорбью. Она сжимала горло в приступе восторга и крепко держала его, как рука бесконечной печали!

До меня донесся бормочущий возглас, он слышался отчетливо, но исходил как бы из чего-то абсолютно чуждого этому миру. Ухо восприняло этот возглас и с трудом преобразовало его в звуки этого мира. И мозг отшатнулся от них неудержимо, и столь же неудержимо они к нему устремились.

— А-во-ло-а! А-во-ло-а! — казалось, слышалось в этом крике.

Трокмартин разжал руку. Он напряженно двинулся по палубе прямо к видению, находившемуся теперь всего в нескольких ярдах за кормой. Я побежал за ним, схватил его — и тут же отшатнулся. Потому что его лицо утратило всякое сходство с человеческим. Страшная боль и крайний экстаз — они были рядом, не боролись в выражении, которое не может иметь никакое Божье создание, и глубоко, глубоко вцеплялись в душу. Дьявол и Бог гармонично шли рука об руку. Так, должно быть выглядел Сатана, только что падший, все еще божественный, видя и небо, и ожидающий его ад.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});