История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Гражданской войны (1894–1922). Том I - Коллектив авторов

Русские монархисты-германофилы хотели попросту восстановления на престоле Николая II и уничтожения всех следов Февральской революции, они соглашались и на Брест-Литовский мир, и на союз с немцами в будущем, но в качестве монарха настаивали именно на Николае II не потому, что им была дорога личность последнего царя, но из принципа легитимизма. Николай II уже превратил в свое время манифест от 17 октября 1905 г. в „потерянную грамоту“, мог он сделать то же самое и со своим манифестом об отречении, тогда и манифест Вел. кн. Михаила терял юридическое значение, Николай II восстанавливался на троне, и все шло по-старому. Такова была программа монархистов. Немцы за помощь в восстановлении Николая II на троне вознаграждались нерушимостью русско-немецких дружественных и союзных отношений, а также тяжкими для России территориальными уступками и экономическими выгодами.

Что же касается немцев, то для них вопрос о Николае II представлялся в совершенно ином свете. Во-первых, это был монарх, объявивший им войну, несмотря на все уверения в дружбе к Вильгельму II; во-вторых, это был монарх, который до конца своего царствования так и не пошел на сепаратный мир и был по-настоящему лоялен по отношению к союзникам – это немцы знали лучше многих русских. Можно ли было верить тому, ради кого пришлось бы снять с Западного фронта несколько дивизий в столь тяжелое военное время? Какова была гарантия искренности германофильства Николая II и его окружения в случае, скажем, неудачного для Германии окончания войны? Разве союзники не устроят в этой „стране неожиданностей“ переворот в свою пользу, даже оставив своего бывшего лояльного союзника на троне или заменив его другим представителем той же династии?..

С другой стороны, заниматься возведением на трон другого лица из династии Романовых было бы крайне сложным экспериментированием, на которое немцы не могли идти в силу международно-политической обстановки… Я не исключаю того, что велись весьма деликатные переговоры немцев с самим Николаем II насчет его взглядов на будущую русско-немецкую дружбу, и что ответ царя их не вполне удовлетворил. Но это лишь предположение, фактом, во всяком случае, было то, что немцы в лице Мирбаха не согласились на монархический переворот и замену большевиков, в чьем германофильстве они не сомневались, Николаем II». – Записки. Т. 2. М., 1993. – С. 107–110.

Большевики были властью незаконной, как люди были достойны презрения, но именно из-за своего презренного поведения и своей незаконности они полностью зависели от немцев, без которых действительно превратились бы в «труп». После некоторых колебаний Германия сделала вновь ставку на Ленина и Троцкого. Судьба большевиков и, как оказалось, судьба России решилась 28 июня 1918 г. в германской ставке. В этот день представитель МИД в ставке Кайзера барон Курт фон Грюнау докладывал ему две бумаги по русскому вопросу – одну из МИД за подписью канцлера фон Гертлинга, вторую – от фельдмаршала Гинденбурга. Гинденбург выступал за свержение большевиков и передачу власти «Правому центру», МИД – за сохранение большевиков у власти, так как «правые» политически ненадежны. Мы знаем содержание обеих докладных записок, но не знаем, что Гертлинг добавил устно. Результат был, однако, неожиданный. Кайзер, который всегда очень прислушивался к мнению своих генералов, особенно старого Гинденбурга, на этот раз решительно поддержал позицию МИД. Он велел поставить в известность Совнарком, что большевики могут, ничего не опасаясь, переместить войска из Петрограда на восток для борьбы с чехами и, «дабы не закрывать возможность дальнейшего сотрудничества, сообщить правительству большевиков, что им, как единственной партии, принявшей условия Брестского договора, будет оказана со стороны Германии еще более широкая помощь». Это послание Кайзера решило судьбу большевиков. По приказу министра иностранных дел Кюльмана Мирбах с 1 июля прервал переговоры с «Правым центром».

Для Германии наступал «последний и решительный бой». После успеха на Эне 9—13 июня (операция «Гнайзенау»), когда немцы отбросили англо-французские войска за несколько дней на полсотни километров, они готовили генеральное наступление на Марне, которое предполагалось начать 15 июля. На линии прорыва немцы сосредоточили все свои резервы, все, что они смогли перебросить с исчезнувшего Восточного фронта – 52 дивизии, 8800 орудий, полторы тысяч самолетов. Для этого заключался Брестский мир, для этого Россию Германия отдала на растерзание большевикам, чтобы в этом генеральном летнем наступлении на Западе была одержана решительная победа, после которой война могла быть завершена если и не разгромом Антанты, то, по крайней мере, с честью для немецкого мундира и без революции в самой Германии. Революция неизбежно должна была разразиться при поражении – и война, и Кайзер с его ненасытными генералами смертельно надоели простым немцам, а людские потери и тяготы войны в Германии были ужасны к лету 1918 г. Германское правительство все это прекрасно знало и в решительный момент сделало ставку на большевиков. После победы их предполагалось заменить у власти приличными людьми, которым можно подавать руку, но пока лучше большевиков подорвать силы России не мог никто.

Документ

Записка германского МИД 28 июня: «Просьбы об оказании Германией помощи исходят из различных источников – главным образом из реакционных кругов – и в основном объясняются опасениями имущих классов, что большевики лишат их собственности. Предполагается, что Германия сыграет роль судебного исполнителя, который прогонит большевиков из российского дома и восстановит в нём власть реакционеров, чтобы они проводили затем в отношении Германии ту же самую политику, которой придерживался в последние десятилетия царский режим… Что касается Великороссии, то здесь мы заинтересованы только в одном: в оказании поддержки силам, ведущим ее к распаду, и в ослаблении ее на длительное время, – как этот делал князь Бисмарк по отношению к Франции, начиная с 1871 г. … В наших интересах быстро и эффективно нормализовать отношения с Россией, чтобы взять под контроль экономику этой страны. Чем больше мы будем вмешиваться во внутренние дела русских, тем глубже будет становиться расхождение, существующее уже сегодня между нами и Россией… Нельзя упускать из виду, что Брест-Литовский договор был ратифицирован только большевиками, и даже среди них отношение к нему не было однозначным… Следовательно, в наших интересах, чтобы большевики оставались теперь у кормила власти. Стремясь удержать свой режим, они сейчас станут делать все возможное, чтобы продемонстрировать нам лояльность и сохранить мир. С другой стороны, их руководители, будучи еврейскими бизнесменами, скоро оставят свои теории, чтобы заняться выгодной коммерческой и транспортной деятельностью. И эту линию мы должны проводить медленно, но целенаправленно. Транспорт, промышленность и вся экономика России должны оказаться в наших руках». – K. Riezler / Tagebucher, Aufsatze, Dokumente / Ed. By K. D. Erdmann. Göttingen, 1972. – S. 385–387.

Но тут выступили левые эсеры. Входившие с большевиками в партийную коалицию, левые эсеры были решительными сторонниками денонсации Брестского договора и возобновления революционной войны. Большевицких вождей они называли «лакеями немецких империалистов», а установленный ими режим «комиссарократией». После ратификации Брестского мира левые эсеры в знак протеста вышли из Совнаркома. К весне 1918 г. левые эсеры были твердо уверены, что большевики «предали революцию». Эту уверенность разделяли вместе с ними и те группы, которые с самого февраля 1917 г. сохраняли анархические и бунтарские настроения – в первую очередь матросы и солдаты, убившие своих командиров и запятнавшие себя изменой присяге. Особенно оттолкнула левых эсеров от большевиков практика ограбления деревни продотрядами. Они считали, что насилия, чинимые рабочими и солдатами продотрядов в деревнях, породят на долгие годы вражду между двумя трудящимися классами, и так будет погублена русская революция.

На съезде левых эсеров, проходившем в Москве с 17 по 25 апреля 1918 г. (считалось, что этот съезд представляет 60 тысяч членов партии), большинство делегатов высказывались за немедленный разрыв с большевиками. Левые эсеры говорили, что комиссары предали не только революцию, но и свою партию, рядовые члены которой желают настоящей революционной свободы, а не засилья новых «господ министров», что комиссары держатся только на немецких штыках. 24 июня, на тайном заседании, ЦК левых эсеров принял решение поднять против «комиссарократии» восстание. «Мы рассматриваем свои действия как борьбу против настоящей политики Совета народных комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков», – говорила вождь левых эсеров Мария Спиридонова. Левые эсеры не предполагали брать власть, но желали «развернуть» большевицкую массу от союза с немцами к революционной войне. По эсеровской традиции, восстание должно было представлять ряд громких террористических актов против немцев и ряд демонстраций против политики Совнаркома. «Только вооруженное восстание может спасти революцию», – объявила Мария Спиридонова 3 июля. На следующий день в Большом театре в Москве открылся V съезд Советов. Левые эсеры выступили на нём с предложением выразить недоверие большевицкому Совнаркому, денонсировать (упразднить) Брест-Литовский договор и объявить войну Германии. Большевицкое большинство отклонило эти предложения, и эсеры во главе со Спиридоновой покинули съезд. В тот же день она отдала приказ начинать восстание.