Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

III

Под цыплячьим пухом мимоз весенней Ментоны Набоков продолжал строить планы переезда в Англию или Америку. Он обращается к профессору Йельского университета Георгию Вернадскому с предложением ввести в программу постоянный курс русской литературы. Получив отрицательный ответ, Набоков через месяц сообщает Вернадскому, что планирует осенью переехать с семьей в Англию11. Еще не остыв после «Дара», он сочиняет одну шахматную задачу за другой12. У него по-прежнему не было французской carte d'identité, а единственным источником заработка мог стать только «Смех в темноте» (английский вариант «Камеры обскуры»).

22 апреля «Смех в темноте», первое произведение Набокова, опубликованное в США, вышел в свет. Некоторые рецензенты были весьма благосклонны («Кроме блестящего знания того, чем живут люди, он обладает еще утонченной простотой… Обратите внимание на эту восходящую звезду!», «Во все века есть писатели, глубоко исследующие те силы, которые движут человеческими поступками. Владимир Набоков — один из них»13), другие цинично воспользовались гримасливым пересказом книги в первом абзаце, не удосужившись прочесть ее до конца. И никто не купил права на книгу, а кинокомпании, которые Набоков надеялся заинтересовать, нашли ее излишне космополитической и слишком уязвимой для цензуры14.

Когда Набоков получил причитающийся ему гонорар за «Смех в темноте», то после вычета пошлин, комиссионных и налогов из 300 долларов у него осталось всего 182 доллара и 25 центов15. В письме к журналисту Лоллию Ивановичу Львову Набоков пожаловался на «дикую нужду». Его зов о помощи услышал Сергей Рахманинов, который — хотя лично и не знал Набокова — был давним поклонником Сирина, и немедленно выслал ему телеграфом 2500 франков16.

На самом деле нужно помнить, что за все годы их жизни во Франции Набоковы никогда не голодали и всегда снимали — если не считать их пребывания в Мулине в июле 1938 года — приличную чистую квартиру. Дикая нужда, как объяснит Набоков впоследствии, «означала скорее угрозу завтрашнего дня, чем фактически существующую ситуацию»17. У Набоковых были все основания для постоянного страха: без каких-либо сбережений на черный день или регулярного заработка они едва могли выкроить деньги из последнего небольшого аванса или ссуды, чтобы заплатить за квартиру еще за одну-две недели. Вспоминая об этом времени позднее, уже зная, что катастрофы так и не произошло, Набоковы могли отдать себе отчет, что условия жизни — если не считать такой непозволительной для них роскоши, как спокойствие, — были далеки от того, что называется «нищетой». К этому времени их прошлая жизнь успела даже обрести в их глазах некий романтический оттенок («вещественная нищета и духовная нега»)18, которого не было в ощущении унизительной растерянности, упадка и беспокойства, ни на минуту их не покидавшем.

IV

В апреле «Событие» было напечатано в «Русских записках» — младшем брате «Современных записок», теперь выходившем ежемесячно под редакцией П. Милюкова, — а в Праге шли репетиции пьесы. Тем временем Набоков бродил с сачком по горам между Ментоной и Рокебрюном в поисках бабочек19 и среди цветущих глициний обдумывал новый большой рассказ. Вторая половина мая и весь июнь ушли на сочинение «Истребления тиранов»20.

В некоей стране, где портреты правителя украшают улицы, а его голос гремит из всех репродукторов, герой, знавший тирана в молодости, обнаруживает, что в нем крепнет навязчивая идея убить диктатора. У героя нет никаких иллюзий, нет интереса к политике, нет возможности прорваться через кордон телохранителей, нет способа предотвратить террор, который последует за покушением, нет уверенности в том, что убийство сможет спасти его родину от неслыханных новых страданий в будущем. Когда он сравнивает ту угрюмую посредственность, с которой когда-то был знаком, и то божество, которое создало из нее государство, он видит, что созданный им портрет тирана не столько страшен, сколько смешон. Внезапно он понимает, что нашел решение проблемы: смех — это единственное средство, способное подорвать мощь мрачного правителя, а его самого спасти от безумия. Как заметил Набоков впоследствии, все может рассыпаться от «прикосновения исподтишка: слова, житейские правила, системы, личности, — так что, знаешь, я думаю, что смех — это какая-то потерянная в мире случайная обезьянка истины»21.

Нельзя не согласиться с Набоковым в том, что свобода свободного сознания могущественней порабощенной мысли. В рассказе он великолепно продемонстрировал внутреннюю свободу, когда его герой — от одной блестящей страницы к другой — размышляет о политике и многом другом. Тем не менее рассказ, едва ли не самый длинный у Набокова, разочаровывает. Его структура растянута до предела, но в конце концов из ее чрева выходит на свет божий хрупкий и безжизненный вывод, и, хотя Набоков убийственно метко разоблачает идиотизм культа героев и государственного контроля, созданный им портрет правителя в молодости (в котором нет ничего, кроме угрюмой тупости) совершенно неубедителен. Позднее Набоков переработает «Истребление тиранов» в некоторые главы романа «Под знаком незаконнорожденных», в котором образ Падука, тирана и бывшего школьного друга героя, останется самым слабым местом.

V

Некоторое время назад Набоков послал свои рассказы тридцатых годов в книгоиздательский отдел «Русских записок», где ему порекомендовали издать их не одним томом, а двумя22. На самом деле до войны успел выйти лишь один том. Получив небольшой аванс за рассказы и не надеясь ни на какие другие заработки в обозримом будущем, Набоковы решили переехать из Ментоны в менее популярное место. Они остановили свой выбор на Мулине, небольшом селении в Приморских Альпах, не удостоившемся в путеводителе Мишлена ни единой звездочки. Накануне отъезда в начале июля их навестил Бунин. До этого они последний раз виделись в Каннах, и Набоков смутил гостя, показав ему статью, где приводилось высказывание Бунина о Сирине. «Ах вот что, — вы меня называете выродком!» — подтрунивал он. Теперь Бунин попал прямо в суету предотъездных сборов. Казалось, сами их встречи были отмечены печатью разобщения23.

На второй неделе июля Набоковы отправились на автобусе в Мулине, расположенный в тридцати пяти километрах от моря; дорога вилась между крутыми, заросшими кустарником скалами, позаимствованными из какого-то китайского пейзажа. Набоковы остановились в приземистом, трехэтажном «Отель де ля Пост», второй по величине и классу из двух гостиниц в городе, окна которой, закрытые ставнями, выходили на главную площадь. В природе, окружавшей этот очаровательный городок, расположенный на высоте двух с половиной тысяч футов над уровнем моря, было что-то неожиданно северное, Набоков наслаждался великолепными горами и множеством незнакомых цветов. Здесь 20 и 22 июля, бродя по крутым склонам окружавших Мулине гор, на высоте четырех тысяч футов, он заметил и поймал два экземпляра бабочек, которые удивительно отличались от других «голубянок», порхавших вокруг. В первой своей американской энтомологической статье он назовет их Plebejus (Lysandra) cormion. «Быть может, они не заслуживают названия, — признавал он впоследствии, — но что бы они из себя ни представляли — новый вид в процессе формирования, забавную проделку природы или результат случайного скрещивания, — они остаются большой и чудной редкостью»24. Впервые он столь близко подошел к тому, о чем мечтал всю жизнь, — к открытию нового вида.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});