Обсидиановый нож - Александр Мирер

— Пойдем…

Странное, странное ощущение появилось у Хайдарова. Будто стальная лента — спиральная, вроде пружины для старинных стенных часов, которые он в детстве разобрал и безнадежно испортил, и в которых самое сильное впечатление произвела на него именно упругая, длинная, свернутая в плоскую спираль пружина, — да, такая вот штука незаметно обвила его сердце — в какой-то момент, который он упустил. Здесь, в уюте рубки, где все еще припахивало вишневым компотом, не ощущалась неистовая стремительность, с которой «Остров Мадагаскар» уносился по вытянутой кометной орбите прочь от Солнца. Уносился, закованный в черное облако Неопознанного. Уносился, потеряв связь с миром, даже со звездами, вечными и неподвижными, и только манипуляции. Оккама с платформами и волчками инерциального курсографа позволяли видеть этот путь и ощущать эту скорость. Двадцать два километра в секунду, восемьдесят тысяч — в час, два миллиона — в сутки… Так мчался «Мадагаскар», как бы устремившись назад, к Марсу, отчаянно мигая всеми излучателями, от стояночных огней до радиотелескопа, и люди в рубке ощущали это движение лишь как боль в сердце.

Но пружина разжалась. Маленький квадратный японец погрузил на корабль сколько-то метров кабеля, не взявши из земного цейхгауза еще что-нибудь, предписанное инструкцией — запасной моторчик к электрической мороженице, или гидравлический строп для причаливания санитарной капсулы. И теперь можно выйти за пределы Неопознанного, дать сигнал, и помощь придет…

— …Пойдем! — приказал Уим.

Чмокнула дверь в кают-компании. Такэда и Уим выскользнули в темный проем — оставшиеся посмотрели вслед, отвели глаза. Бутенко эпически-спокойно проговорил:

— Время пассажирского завтрака. Лев Иванович, могу я разослать завтрак, либо ускорения вновь превысят допустимые?

Юнссон хлопнул себя по бедру:

— Ускорения? Так нечем их давать, твои ускорения!

— Но возможно, наш первый инженер припрятал несколько тонн рабочего тела, — отозвался Бутенко. — Я даже уверен.

— Ладно, корми, — сказал Краснов. — Только не усердствуй.

«Пассажиры, внимание! — заговорил Бутенко. — Прошу приготовиться принять завтрак. Внимание! Сохраняется положение номер один. Колпаки можно поднять, из амортизаторов не подниматься».

— Ксаверы, тебе помочь? — спросил Хайдаров.

— Не надо помогать, невесомость… — буркнул врач, выплывая в кают-компанию. Было слышно, как он открыл дверцу промежуточной кладовой, вытащил контейнер с завтраками и, щелкнув карабином, прицепил его к лееру, натянутому вдоль коридора. Затем он всунулся в рубку, вручил Жермену — ближнему к двери — мешок с завтраками для гостей и команды, и горделиво выплыл из рубки, словно выступая на вышколенном коне впереди гусарской роты.

— Пистоле-ет… — восхищенно проговорил Юнссон.

— Человек без нервов, — сказал Жермен. — Ловите, дамы и господа…

— Он действительно — человек без нервов? — спросила Марта, подхватывая на лету двойную тубу.

— Не принуждайте меня к разглашению профессиональной тайны, — сказал Жермен.

— Куда они запропастились, клянусь мартин-гиком? — крикнул Юнссон. — Эй, на верхней палубе, малыш! Принести тебе завтрак?

— Благодарю, я сыт, — ответил бас Албакая. — Скажите, Тиль, что значит «мартин-гик»?

— А какая-то деревяшка, — Юнссон простодушно ухмыльнулся. Проклятая деревяшка на проклятых парусниках, которые бороздили океаны, когда земля была молодой и красивой.

— Жаль, что вы не знаете, — сказал Албакай.

— Если вам интересно… — послышался голос Сперантова.

Николай забыл о нем. Физик, сидел в кресле второго штурмана. Он облизывал губы, а в руке держал завтрак. Один из всей компании, он принялся за еду.

— …Гик есть деталь парусного вооружения, дорогой инженер. Это деревянная или металлическая балка-консоль, прикрепленная одним концом к мачте, практически под прямым углом. Любопытно, что лучшее исследование храбрости сделано не психологами, а детским писателем Житковым, подумал Хайдаров. Какие точные модели! «Не на заячий тулупчик опирался его дух»…

Он выплюнул в кулак верхушку тубы и добросовестно попробовал есть. Вкус, как и следовало ожидать, не ощутился. Стыдно-с, уважаемый психолог… Воображаете о себе невесть что — этакий вы добропомощный, преданный делу и своим подопечным, а на поверку оказывается — пшик, легковес… Были бы преданы — тоже боялись бы, конечно, но другого. Ибо сказано: «Самый жестокий страх страшащегося — легкомыслие тех, о ком он печется». А вы страшитесь за себя, уважаемый психолог… На вас сейчас экипаж из девяти человек, — есть на что опереться, это вам не заячий тулупчик. Ну ничего, ничего — подбодрил он себя. Жуешь, глотаешь, думаешь, значит еще не все потеряно. Думай дальше. Что происходит с теми, о ком ты печешься? Сперантов — с ним ясно. Он наполовину счастлив, наполовину — в ярости, ибо «Мадагаскар» не приспособлен для космических исследований. Юнссон… Покамест он — черный ящик. Как бы исхитриться включить его мозговые датчики? С пилотов не снимают датчики на время отпуска. А скажу-ка я ему: раз ты стал членом экипажа, включим-ка твои датчики… Но сначала пусть поест. Держится он безукоризненно, пожалуй… Стоник — еще ясней, чем Сперантов. Ни о ком не думает, ни за кого не боится, кроме Гранта Уйма. Страха за себя, соответственно, не ощущает. Сам Грант Уим опирается духом на чувство долга и на свою вину перед пассажирами. А вовремя я вкатил ему ампулку, похвалил себя Хайдаров. Ох, вовремя. Без нее он сейчас… Что? Не знаю, что. Может, и сам бы справился. Ох, уж эти мне капитаны, строящие куры пассажиркам!.. Вместе с Уимом, на тех же двух жердочках — чувстве долга и сознании вины — помещаются Краснов и Такэда. Дополнительно Краснов компенсирует тревогу загадкой НО, а Такэда — деловыми хлопотами… Нет, хороший экипаж, хороший! Любопытно, что еще двое — Бутенко и Албакай — опираются на антивину. Они ведь требовали десантирования пассажиров, и сейчас, когда правота подтвердилась, их поддерживает сознание правоты в точности так же, как Такэду и Краснова — сознание неправоты… Дорогой Борис Житков, — проникновенно сказал Хайдаров. — Ничего не стоит наш с вами заячий тулупчик, на который якобы нельзя опереться духом, равно как и высшие моральные ценности, на которые, наоборот, можно и должно опираться… Учтите: если человек храбр, то он найдет себе кучу опор и утвердится на них, как свайная постройка. А ежели он трус, как я, например — ничто ему не посодействует. И пока неизвестно, почему субъект «А» — храбрец, субъект «Б» — трусоват, а субъект «Икс» и совсем никуда не годен. Говоря начистоту, я всего лишь трусоват, и не более того, — он незаметно съел завтрак и приободрился. — В моем падении виноват старик Эйнштейн. Какая прекрасная мысль, — во всем виноват Эйнштейн. Кто просил его утверждать, что природа коварна, но не злонамеренна? Зачем он убедил нас, что «Бог не играет с человеком в кости»? А теперь кто-то играет с нами, как гепард с черепахой, переворачивает с бока на бок и на спину, и слышно, как когти стучат по панцирю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});