Собрание сочинений в десяти томах. Том 7 - Юзеф Игнаций Крашевский

нелегкое.

Любимец утвердительно кивнул головой.

– Но для чего же человеку дан ум? – произнес воевода, улыбаясь. –Положим, Боркович – человек сильный, окружен всяким сбродом, попреимуществу, негодяев, таких самых, как и он, но для Паноши ведь это пустяки, и если он захочет, то суметь его перехитрить и захватить врасплох.

Паноша слушал, не выражая ничем своего мнения; воевода насупился.

– Говори же, – сказать Бенко, – что ты думаешь?

Спрашиваемый пожал плечами и не скоро ответил:

– Что нужно, то нужно, но дело…

Не докончив своей мысли, он устремил глаза на пол и начал качать головой. Казалось, что он сам с собой советуется, как ему надо поступить. Наступило молчание.

– Отец мой, – произнес Паноша после некоторого молчания, – позвольте мне разузнать, что…

– Иди, поезжай, бери с собою, кого хочешь, – быстро ответил воевода, – но не медли и возвращайся поскорее со сведениями…

Слуга, услышав это, поклонился и пробормотав: "Понимаю!" – ушел.

Воевода, доверив ему это дело, немного успокоился. Вечером, несмотря на то, что боль в ноге его сильно беспокоила, он велел перевязать рану и, опираясь на палку, вышел в столовую, потому что чувствовал, что не сможет остаться один в своей комнате. Бенко остерегался промолвить слово о том, чем его мысли были заняты, но свита уже знала, что он призывал Паношу, и делала разные догадки.

Воевода притворялся веселым, и хотя уста его улыбались, но лоб был нахмурен.

После ужина жена помогла ему перейти в спальню. Туда позвали знахарку, которая пришла с зельями, окурила ногу, перевязала ее, и после этого воевода лег в постель, попросив жену сидеть при нем, пока он не заснет.

Хотя он прекрасно знал, что его жена питает слабость к своему племяннику и постоянно его защищает, он никогда не скрывал перед ней своих мыслей, а потому шепотом начал ей рассказывать о том, что слышал от Вержбенты, и что он вследствие этого решил.

Маруся, жена воеводы, слушала внимательно, стараясь владеть собою и не выдать своего волнения. Бенко, забыв всякую осторожность, все ей выболтал. Она не посмела ему противоречить, лишь крепко сжала руки от страха.

У нее не было собственных детей, и она любила племянника с детских лет, как собственного сына. Она снисходительно смотрела на все его проступки, объясняя их горячей кровью, которая в нем текла, и находила, что во всем, что о нем говорили, было много клеветы и лжи. Убежденная в том, что ей не удастся разбудить мужа и умилостивить его, она не открывала уст, лишь две крупные слезинки выкатились из ее глаз. Ей казалось, что ее племянник пламенно любит молодую королеву Ядвигу, и она от души его сожалела.

Когда Бенко, сильно оживленный, высказал все, что у него было на душе, его жена решилась прошептать несколько робких слов, прося пощадить Мацека; чтобы скрыть свое волнение, она быстро удалилась из комнаты. Воевода вслед уходящей проговорил те же самые слова, что сказал Вержбента. – Негодяй будет мне благодарен за то, что я велел его арестовать и спас его от виселицы, не допустив совершить преступление.

Жена Бенко, возвратившись в свою комнату, залилась слезами и долго не могла успокоиться. В ней происходила страшная борьба между долгом перед мужем и любовью к племяннику; она не знала, на что ей решиться, но сердце подсказывало ей, что она должна защитить Мацека ради памяти сестры. К тому же, она была убеждена, что он совсем не так виновен, а что враги его оклеветали.

Она опустилась на колени и начала горячо молиться, прося Бога научить ее, как поступить, чтобы спасти своего несчастного племянника. Всю ночь жена воеводы провела в слезах и сомнениях. На следующее утро, тотчас после обедни, она велела позвать к себе своего любимого верного советника, капеллана Михно.

Это был ксендз податливый, недалекого ума и непроницательный; жена воеводы не созналась ему, в чем дело, и о ком идет речь, она лишь задала ему вопрос, как, по его мнению, следовало бы поступить в таком-то случае. Самый же случай она так неопределенно описала, что ксендз Михно смог лишь вывести заключение, что необходимо дать человеку одуматься, покаяться, искупить свои прегрешения. Как человек религиозный, он мог лишь посоветовать спасти жизнь, находящуюся в опасности…

Совет этот пришелся по душе жене воеводы, ибо ее собственное сердце ей то же самое подсказывало, но она боялась изменить мужу. А разве это можно было назвать изменой?

Тетка, решив спасти племянника, после ухода капеллан, начала обдумывать, как его предупредить о грозящей ему опасности и, вместе с тем, не навлечь на себя подозрение и гнев мужа.

Всякие сношения с Борковичем были уже давно прерваны, и строго было воспрещено ей и каждому, принадлежавшему к свите Бенко, поддерживать какие-либо связи с опальным. Поэтому Марусе не легко было придумать способ, как предупредить Мацека быть настороже. Довериться кому-нибудь она не хотела, сама его отыскать не могла, потому что он долго не оставался на одном месте, и неизвестно было, где его искать. Сообщать письменно в то время не было принято, к тому же женщины тогда писать не умели, и ей пришлось бы прибегнуть к помощи посредника, а этого она боялась. Оставалось одно лишь – довериться кому-нибудь преданному человеку, который поехал бы предостеречь Борковича. Такого именно нужного человека у нее не было. Вся свита была к ней привязана и готова к ее услугам, но все боялись воеводы.

Весь день прошел в размышлениях. Не зная, на что решиться, жена воеводы обратилась к епископу, о котором она знала как о милосердном пастыре, исполняющем заветы Христа и неохотно осуждающем ближнего.

В этот момент, когда Панаша выезжал из Познани тайком, в сопровождении лишь нескольких людей, другой дорогой везли предостережение Мацеку Борковичу, гонясь за ним по пятам из одного места в другое.

Боркович, уехав из Кракова, вознаградил себя за потерянное время, и не заезжая ни в Козьмин и ни в одно из своих имений, в которых обыкновенно жил, навестил по-очереди всех своих приятелей и, рассказывая им в шутливом тоне о пиршествах, сопровождавших королевскую свадьбу, о своих будущих надеждах, старался разузнать их взгляды и заручиться их согласием действовать с ним заодно.

Староста не со всеми был одинаково откровенен; лишь в тесном кругу он говорил о близком наступлении решительного момента. Там он хвастался, что возобновил прежние отношения с королевой, что будет у нее в милости, что он надеется провести обабившегося короля, который до тех пор не будет верить в его измену, пока не станет поздно. Наушники