Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

любовь. А после изгнания, без папы, она почти всегда молчала…

— И что такое любовь?

— Мама говорила мне: «Вот смотри, цветы вокруг прекрасные и душистые. Но что они без чёрной жирной почвы? Из которой они растут, чем питаются, не только и растворённым вокруг светом. А почва без цветущей растительности? Не говоря о том, что без растений она и не могла возникнуть, она была бы убогой пепельной пустыней. Они необходимы друг другу. И почва, и цветы. Так и любовь человека. Красота чувств, их радость не может висеть в эфире, их питают инстинкты — это их почва. Она без них бесцветная, без образа и красоты. А они без неё не умеют питаться. Они взаимосвязаны, взаимно необходимы. Без природных инстинктов не будет и радости, украшения жизни и чувств. Всё нужно. И нельзя презирать отца за то, что он хочет любви и радости, как и ты. И все остальные.

— Я презираю его не за это.

— А за что?

— За всё.

— А я простила его. И люблю. И за своё прощение я получила от Надмирного Света счастье любви. И он со мною, ты даже не знаешь, какой он хороший. Если бы ты простила, сблизилась с ним, он стал бы другим, а ты не даёшь ему даже приблизиться к себе. Не говоришь с ним никогда.

— Довольно с него и твоего прощения. Не слишком ли много ему даров со стороны твоего Надмирного Света? А твоя змейка мне не нравится. Она похожа на живую змею. Страшная. Что за глаз у неё?

— Кристаллы хризоберилла. Так говорит твой отец. Он и сам не очень понял его происхождение. Может, он сказал, здесь в бесконечных горах скрыто много сокровищ. Ведь Паралея почти не изучена.

— Твоя мама любила камушки, как и моя?

— Не знаю. У неё их не было. Это всё, что и осталось. Может быть, бабушка всё продала, когда мы бедствовали. А когда мы с Нэилем подружились с твоей мамой, она дарила мне много кристаллов. Нэиль делал из них бусы, заколки. У мамы была ещё одна змейка, но она пропала вместе с ней. Она с ней не расставалась. А у меня осталась другая для предплечья. Их было две, большая и маленькая.

— Я мамины браслеты все бросила в провинции. Я не хочу памяти о прошлом. Оно было грустное. А сейчас мне хорошо. А тебе в прошлом было лучше, чем сейчас? Если тебе так дорога эта память?

— Нет. Дело в другом. Память дорога любая. И прекрасная, и печальная, и даже страшная. Она любая — моя. Я из неё выросла как из почвы. Ведь и почва иногда губит растение, — то замокнет, то высохнет чрезмерно.

— Ты как Антон. Он же ботаник. Почва, растения, цветы. Он это любит. Он и меня называет земным цветком «Лесным Ангелом».

— Антон рад тому, что будет ребёнок?

— Рад.

— А ты?

— Не знаю. Я стараюсь об этом не думать.

— Как это?

— Так. Не хочу. Живу настоящим. И вообще, мне пора! — и она ушла. Даже не выпив фруктового горячего напитка, даже не съев пирожных, привезённых Элей, сливочных «бомбочек». Вошла Эля и тихо села на место Икринки и принялась поедать пирожные.

Умение Эли опошлять целый мир

— Тебе сейчас вредно сладкое, — сказала Эля, хитрая и наблюдательная. — Лишний вес вредит в твоём положении, да и в любом положении. А мне можно всё. Он знает?

— Нет.

— Почему?

— Боюсь сказать.

— Не бойся. Это тест на любовь. Если любит, обрадуется. Нет, так и пошёл вон!

— А если и любит и не обрадуется? Зачем ему дети от местных?

— А он-то кто? — Эля с удивлением прекратила жевать, посмотрела на Нэю. — С неба, что ли? — и хотя это была насмешка, Эля и не подозревала, как близка она к истине.

— Что новенького болтают обо мне? Или уже устали?

— Как же, устанут они! Говорят, что скоро ты ему надоешь и получишь пропуск за стену.

— Почему бы это?

— Опыт их этому научил.

— Разве они имеют подобный опыт?

— Нет. Но это их обобщённый житейский опыт.

— А что думаешь ты?

— Без обид? Я не верю в твоё будущее с ним.

— Я не стою?

— Не то. Я ему не верю. Никому вообще. Любви нет, Нэя. Это твоё самообольщение. Ты жертва романтического воспитания, принятого в вашей «элите духа». А ведь известно, чем всё это закончилось для твоей мамы, для тебя, да и для меня. Я так верила твоей бабушке, когда она водила нас с тобой в школу этикета и уверяла: «Девочки, вы будете блистать. Вы вернётесь туда, откуда столь трагически свалились мы с Ксенэей». Я ей говорила, я же ниоткуда не сваливалась. Но она мне внушала, что с такой красотой облика я сразу найду аристократа, если овладею манерами, необходимыми для подъёма в более высокое сословие. И вот оно моё сословие! Бандит Чапос и его усадьба в безумно отдалённой провинции с навозными кучами от дойных домашних животных! Он же любил хлестать молоко, любил масло и сыр, чтобы всё свежее, у него и собственная домашняя сыродельня была, где работали местные жители. Только ведь и мне доставалось работёнки на обширных домашних огородах! Руки все испортила. Смотри! — Эля выставила небольшие кисти рук с заметно вздутыми жилами. — Хорошо Азира наставила на путь истинный. Да потом ты спасла меня. Но тут, согласись, кому нужны мои хорошие манеры? На меня смотрят, как на низшую обслугу. И когда я говорю, что учусь в Академии, они мне в лоб: «Под кого так удачно легла? И кто же это на тебя польстился»? Возьми опять же Ифису. Культурная, развитая женщина. Всю жизнь скитается. Тут встретилась в столице. На себя не похожая, но уже в плохом смысле. Упадок в душе, упадок и во внешности. Порвала все свои связи с прошлыми знакомыми, с друзьями. «Не нужны они мне, — говорит, — буду грехи отмаливать в Храме. Наказание мне не только участь моя, но и судьба дочери». Рассказала, что её дочь пропала. Где она, ей никто не сказал. И представь, сама Ифиса её не знает в лицо. Она же с рождения у отца, а Ифисе туда хода не было, и ей велели забыть, что она мать. Она, вроде, и забыла. Да вот напомнили. Как всё было хорошо, как умна и одарена была девочка, — так это всё аристократическая кровь постаралась. А как несчастье произошло, так это вина Ифисы, недостойной родительницы. Каково ей? Она постарела сразу. И опустилась