Поднимается ветер… - Татьяна Апраксина

Если бы не тайное поручение герцога Гоэллона, Флэль уехал бы домой в Кертору еще в первый день хлебного бунта. Соблазн был велик. В Собре творилось невесть что. На вторую ночь бунта Кертор пережил настоящую осаду. Чем родовой особняк так прельстил разбушевавшихся горожан, хозяин уразуметь не смог. На той же улице стоял еще десяток похожих, построенных в примерно одни годы и весьма однообразно отделанных. Полезли же не к соседям, хотя половина из них уже уехала из столицы в преддверии лета, а именно в дом Керторов. Слуг в доме было всего шестеро, а такой роскошью, как личная охрана, Флэль никогда не увлекался. Дом прислуга сторожила, четыре цепных пса поднимали лай по поводу и без, так что грабителей можно было не опасаться, а о том, что простые горожане могут вдруг озвереть почище тех псов, Кертора никто не предупредил. Отцу и дяде подобное в голову не пришло. Никому не пришло. Последние крупные беспорядки в Собре случились лет триста или все пятьсот назад, когда именно — Флэль не помнил, в памяти от уроков осталось лишь, что это был соляной бунт, еще более жуткий и беспощадный, но, кажется, его усмирили за пару суток. Утопили в крови, если он ни с чем не путал то событие из древней истории. Как бы то ни было, более ничего подобного в Собре не происходило, и большинство состоятельных жителей к подобному оказались не готовы. Только в немногих домах была настоящая охрана, только у немногих благородных людей были личные телохранители. Девять из десяти жителей Левобережья оказались в том же положении, что и Кертор: обороняли дома собственными силами. Когда у ворот собралась буйная толпа, потрясавшая не только камнями, но и холодным оружием, Флэль цветисто проклял короля Лаэрта, разрешившего простолюдинам носить шпаги, сабли и мечи. Должно быть, великий король не задумывался о том, что из этого получится. А стоило бы… Сын дворецкого через задний двор выбрался на соседнюю улицу и помчался искать солдат. За те два часа, пока он разыскал ротного и объяснил, что творится у ворот фамильного особняка баронов Керторов, Флэль успел трижды смириться с мыслью, что утро он встретит на пепелище. Вылитый на осаждавших кипяток их только раззадорил: обваренных оттащили, остальные же принялись кидаться через забор горшками и факелами. Кертор приказал стрелять, но слуги промахивались по нападавшим даже из арбалетов. Стрелы кончились раньше, чем пьяная разбушевавшаяся толпа человек в пятьдесят сообразила, что в этом доме будут сопротивляться до последнего… Солдаты успели в последний момент. Ворота трещали, крыша конюшни с одного конца загорелась, а воды в колодце не хватало, чтобы ее затушить. Лошади, отведенные на задний двор бесились, одна вырвалась и едва не затоптала пару человек. Дворецкий отделался сломанной ногой, конюх — только ушибами. Узнав о том, что Левобережью еще повезло по сравнению с тем, что творилось на правом берегу Сойи, Флэль долго и искренне смеялся. Хлеба после бунта, во время которого ненароком сожгли часть складов со столь ценным зерном, разумеется, больше не стало. Половина таверн и трактиров закрылась. Одни сгорели или были разгромлены, хозяева других не могли закупать мясо, дичь и рыбу по ценам, которые и до бунта успели вырасти вдвое-втрое, а после и вовсе устремились к вершинам гор Невельяна. Оба приятеля, с которыми Кертор весело проводил время, тоже пропали. Эмиль Далорн исчез, не сообщив, куда именно. Реми и Мио Алларэ арестовали. Ворота особняка герцога и герцогини были наглухо закрыты. Почти все прочие знакомые от греха подальше уехали из столицы. Один Флэль уныло таскался по гостям и жаловался всем собеседникам, как он был оскорблен. После хлебного бунта, безвременной кончины первого министра и его дочери и всех прочих событий на него смотрели как на неразумное дитя и только что не советовали пойти к аптекарю за лекарством от глупости. Это было донельзя обидно. Флэль торчал в Собре как дурак, но знакомые теперь считали его дураком без всяких «как». О его обиде на герцога Гоэллона уже знала вся столица — и что? Ему деликатно, а порой и не очень, советовали проявить благоразумие и перестать трепать доброе имя человека, который одерживает на севере одну победу за другой. Парочка эллонских владетелей вообще пригрозила ему дуэлью, если он не перестанет. Перестать Кертор не мог, объяснить ретивым вассалам, зачем он ходит и ноет, тоже не мог. Руи Гоэллон сделал из Флэля наживку и забросил в пруд, вот только оказалось, что это не пруд, а супница с телячьим бульоном, в которой крючок с червяком смотрится на редкость неуместно. Керторец даже начал подозревать, что это был вовсе не маленький заговор двух благородных людей, а изысканная месть за прилюдную дерзость.

— Подай мне новый плащ. Нет, не этот. Этот не новый. Какой новый? Кретин! Дармоед! — бранить слуг неприлично, этому Флэля выучили еще в детстве, но что делать, если так и хочется проклинать все на свете, богохульствовать и пить, но пить в одиночку тоже неприлично, а ведь не с кем же… Новый плащ, заказанный как раз перед бунтом и чудом переживший все, что творилось в Правобережье, можно было считать реликвией или трофеем, но поделиться этой свежесочиненной остротой тоже было не с кем. Такой прекрасный плащ цвета корицы, с белым подбоем, с огандским кружевом по краю капюшона — девятину назад обновка произвела бы фурор, а теперь до этого никому не было дела. Плащи, кафтаны, новый покрой рубах — какой чушью все это было, но именно эта чушь помогала удержаться на плаву. Флэль плохо умел забывать. Ему не нужно было напрягать память, чтобы вызвать в уме детали любого события или разговора, пусть даже и десятилетней давности. В отличие от большинства, ему приходилось тратить силы, чтобы раз и навсегда избавиться от неприятного воспоминания. Получалось обычно плохонько. Казалось, что трудный разговор или неловкая ситуация все-таки выветрились из памяти, но тут взгляд падал на некую примету, и все возвращалось. Порванный манжет напоминал о ссоре в гостях, красные тюльпаны на клумбе — о когда-то опрокинутом бокале вина…

Пребывание в столице уже несколько седмиц походило на попытки усесться на ежа и делать вид, что все хорошо. «Очень уютно, нет, спасибо, я и в этом кресле отлично устроился, у него такая очаровательно мягкая подушка… Как — для булавок? Как — ваша дочь забыла? Ах, извините, неужели помял?..» Руины и пепелища напоминали о ночи бунта, таверны и трактиры — о том, как он гулял здесь с Эмилем, Реми и молодым Кесслером, герб на воротах особняка герцога Гоэллона — о том, что Флэль обязан прикидываться первейшим ненавистником герцога, и не может даже заскочить на бокал вина к его племяннику-секретарю, да и письмо написать нельзя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});