М.С. - Владимир Чистяков

— Поясни.

— Держать тут агентуру, и следить что бы вы не доросли до межзвездных перелетов.

— И всё?

— Судя по известному мне про дальнюю блокаду, да. И тут неожиданно Миротворец наш переменился, и весьма гневно потребовал проведения акции возмездия. А если он попер — то не обижайся, это что-то вроде тебя — прет, как танк и не остановишь ничем. Думаю, Миротворцем он и остался. Просто он решил, что для мира будет лучше, если вы никогда не сможете применять своих бомб.

— Знакомо… Только. Джин уже выпущен из бутылки. Бомбы скоро будут и у вас.

— Не только в бомбах дел. Вы слишком пластичны, энергичны и просто на лету схватываете новое. Мы же… Слишком горды. И не гибки. Слишком застыли в своем величии. Только. Я впервые увидел начало. Начало конца. А я не дальше всех вижу.

И ещё вот что меня смутило: На начало войны флот был в разгоне. Сама знаешь, мы дрались с крылом из флота Весеннего Ветра. Теоретически, корабли флота Осеннего Ливня могли бы оказать поддержку. Но их словно случайно услали обследовать недавно открытую систему. Корабли могли бы подойти только через три года. Конечно, планету считали слаборазвитой. Но ведь подстраховаться-то надо! Такую армаду незачем отправлять для исследования системы, где все равно ничего нет, кроме газовых гигантов.

Приди тогда весь Весенний Ветер… Не обижайся, подруженька, но раскатали бы мы вас. Тогда я думал — слишком много случайностей сложилось вам на пользу. Теперь — не уверен. Причина поражения кроется не только в вашей доблести.

— Ты хочешь сказать, что кто-то намеренно отдал нам на съедение экспедиционный корпус, преследуя какие-то далеко идущие планы?

— Именно. Только я не имею ни малейшего понятия о них. И теперь о них не узнает уже никто. В том числе, и из-за вашей любви к редкоземельным элементам.

— Если бы землян не было, их стоило бы выдумать. Ох, и не нравится мне это! Ненавижу быть пешкой в играх, смысла которых не понимаю.

— Пешки бывают и проходными.

— Но не все доходят до последней черты.

Всё по-прежнему, да не вполне. Не тот уже этот мир. Совсем не тот. И непонятно, почему. Вроде бы всё по-прежнему. Но солнце ярче. И снег белее. Всё вокруг какими-то новыми красками играет. Необычно всё. И радость доставляют банальные вещи.

Она ещё просто никогда не любила. Маленькая Марина Саргон, дочь великой и страшной

М. С… А мир для неё переменился навсегда.

Человек старше её лет на семь. Может даже больше. А ей всё равно. Он только недавно стал Чёрным. А ей всё равно. Он есть, такой, какой есть, и она любит его. Она мечтает находиться рядом с ним, жаждет постоянно слышать его голос. А он… заметит ли он её как человека, а не как дочь М. С.?

Она этого не знает. И словно боится об этом узнать. Нет у неё подруг, с кем можно было бы поделиться. А матери говорить о своих чувствах ей просто страшно. Да и устаёт её мать слишком сильно. А Кэрдин сейчас просто не до неё. Не много лет Марине, но понимает она, что хочет побыть Кэрдин одна, а любой человек, к которому она привязана, сам того не желая попросту разбередит её душевные раны. А их немало.

Как бы хотелось Марине сейчас увидеть свою красавицу- тётку Софи! Увидеть её неправдоподобное совершенство во всём. И просто услышать её голос. От неё у Марины никогда не было секретов.

Только вот никто уже не увидит этого ясного взгляда светло-карих глаз. Никто и никогда. Память от неё только осталась. Память… И та самая умирающая, но непокорённая львица. Памятник ей. Пусть вечно люди видят её оскал. И ярость, и боль последнего и проигранного ей боя. Тысячи лет прошли с тех пор, когда неведомый мастер сильного, но очень жестокого и беспощадного царства изваял её. Когда-то она украшала покои грозного царя… Потом о ней забыли на тысячи лет.

А теперь она вновь смотрит на людей. И так будет смотреть из века в век. Люди. Вы сокрушили столицу того народа. И почти стёрли память о нем. Но эта львица сказала о создавшем её народе гораздо больше, чем все клинописные таблички вместе. О народе сказала она. И о яростной душе этого, похоже, вовсе не умевшего любить народа.

Сила и отчаянье. Ещё крепкие клыки и перебитый хребет. Такое вот сочетание. Не зря Софи любила этот рельеф. И даже изваяла по его подобию скульптуру. Только не думала она, и никто не думал, что памятником ей встанет монумент.

Она умела любить жизнь. И радоваться жизни. В ней тоже горел огонь. Но это был огонь костра в ночи, костра который согреет уставшего путника и даст ему тепло. А в её сестре беснуется пламя лесного пожара. Огонь пылает и в ней. Но такой огонь, который сжигает неосторожно приблизившегося к нему. И этот пожар можно остановить только устроив другой пожар. Тот, который пойдёт ему на встречу.

Софи умела любить. Она поняла бы Марину. Та чётко об этом знала. Выслушала бы, может, и посоветовали что-нибудь. Была, была в Софи человеческая теплота. С ней можно было говорить о чём угодно.

А вот в М. С. нет человеческого тепла. А есть нечто, подсказывающей тому, кто не в состоянии защитить себя от зла этого мира — вот тот, кто защитит кто до последнего будет драться. В том числе и за тебя.

Только вот тепла в ней нет совершенно.

Марина не знает, что делать со своим чувством. Как признаться в нём? Или, может, он и сам догадается, и сделает первый шаг? А каким будет этот шаг? И как на него ей реагировать? Ничего этого не знает юная Марина-Елизавета Саргон, знавшая и видевшая многое, чего никогда не увидят её сверстники. И ей не дано узнать много из известного им. Секреты, которыми девчонки обмениваются друг с другом ей практически неизвестны, ибо у неё очень мало подруг. Она дружит в основном со взрослыми людьми, для которых уже давно не имеет значения то, что было значимым для неё. И далеко не у каждого находится время для неё.

А Софи почему-то была привязана к ней гораздо больше, чем к собственным детям. Причины Марина никогда не понимала.

Дина даже плакала иногда оттого, что её мама всё время разговаривала почти исключительно с одной Мариной.

А теперь словно всё наоборот, и М. С. больше уделяет время Дине, чем своей искалеченной дочери. Конечно, Марина сейчас всё-таки может ходить почти нормально. Но ног-то у неё всё-таки нет, и ей хочется, чтобы её иногда жалели. И одновременно она хочет выглядеть в глазах окружающих очень сильной.

Как же она теперь переживает из-за того, что ему известно о её недостатке! Ведь вокруг всё равно так много красивых! И с целыми ногами. И вряд ли он захочет иметь с ней дело! Иные двенадцатилетние чуть ли не две головы выше её. А она такая маленькая. И вряд ли кто на неё посмотрит теперь. Она могла скрывать это от кого угодно, но не от себя. Она всегда очень переживала из-за своего роста. Другие вытягивались, но не она. «Еггты все маленькие» — сказала ей на это М. С… Марина это прекрасно осознавала и так, ибо ниже невысокой матери, хотя многие сверстницы уже перегнали по росту своих матерей. Маме легко говорить, она давно уже М. С. и такие мелочи её не волнуют.

Марина видела детские фотографии Софи и Мамы. И глядя на них верилось, что вот эта девочка выросла, и стала тётей Софи. А вот эта… Она очень похожа на Маму. Но это словно не она. Это какой-то другой человек. На иных фотографиях ей было уже почти столько же лет, сколько Марине сейчас. Сходство матери и дочери было просто поразительным! Только у одной короткие волосы, а другая носит хвостик. Но ничего от изображённого на фотографии человека нет в матери Марины.

Как из ребёнка вдруг получился этот временами страшный солдат?

Не может этого понять Марина.

Она росла среди людей в форме. И почему-то не слишком жаловала тех, кто её не носит.

И носит форму человек, которого она любит. Только заметит ли её как девушку этот лейтенант. Он ведь почти испугался тогда, узнав, кто она. А она и сама тогда словно нарочно хотела отпугнуть его. Зачем? Сама она этого теперь не может объяснить.

А потом она так волновалась за него, в те дни, когда ушли из города колонны. Волновалась только из-за него. И думала только о нём. И он вернулся, раненный, но живой и весёлый. А она неплохо знала, когда у матери бывают совещания, и он появляется на них. Но больше не удавалось ей так столкнуться с ним, как случайно тогда. Вернуть бы этот день… Хотя, что бы она ему сказала?

— Больно смотреть, как она загибается.

— Да. Я украла у неё пистолет.

— Она всё равно найдет способ рано или поздно.

— Знаю. Самой больно, хочу помочь и не могу. Зачем мы её сюда приволокли! Надо было её там оставить- жила бы спокойно.

— Она из тех, кто всегда сами принимают решения. Они никогда ничего не сделают за компанию.

— Знаю… Слушай, заткнись, не трави душу! И так отвратно!

Барабанит наманикюренными ногтями по столу. Решает, стоит ли говорить. Минута. Другая. Решил, что всё-таки стоит.