Демид. Пенталогия (СИ) - Андрей Вячеславович Плеханов

одежду в корзину для грязного белья. – Демид, ты что, не шутишь?! Ты вправду – живой?

– Конечно! Табунщик же объяснял тебе, дурочке маленькой, что меня нельзя убить, пока не узнаешь моего Имени. Но я не знаю его сам! Я – безымянный, и потому бессмертный.

– Живой! – Лека с визгом бросилась на Демида, и они шлепнулись в ванну, вытеснив из нее всю воду на пол по закону Архимеда. – Живой!!! Живой!!! Демка, милый! Живой! Ну ты и вонючка! С трупа, что ли, одежду снял?

– Я с живых одежду не снимаю, – пояснил Демид. – Я же не грабитель! Я чту Высшие Моральные Принципы!

Книга вторая

Добро и зло сплелись воедино

Глава 1

Лека сидела на земле, обхватив руками колени. Вечерний сентябрьский ветерок нахально забирался за шиворот, и она плотнее запахнула полы телогрейки, сберегая остатки летнего тепла. Небо на горизонте раскрасилось неровными полосами. Солнце скрылось за багровым занавесом и медленно сползало в реку. Большое яблоко сорвалось с ветки, стукнулось о землю и подкатилось к ногам Леки. Она взяла зеленый плод и уже приоткрыла рот, собираясь вонзить зубы в его хрусткое тело. Рот ее наполнился слюной.

Лека сглотнула и запустила яблоком в забор.

– Антоновка, антоновка... Надоело! Кислятина. Слушай, Дем, а почему ты виноград не сажаешь? Или дыни? Их же можно вырастить здесь, только уметь нужно. Ты же у нас мичуринец!

Демид не ответил. Он стоял у верстака, старательно выглаживая доску длинным рубанком. Девушка взяла стружку, расправила ее кольца и вдохнула терпкий аромат. Стружка у Демы получалась замечательная – длинная, тонкая и белая, как бумага, она выходила из рубанка и ложилась ему под ноги светлым серпантином.

– Дем... – Лека подошла к Демиду и положила руку ему на плечо. – Странный ты человек, Дем. Денег у тебя до черта. А ты сидишь здесь, возишься по полчаса с каждой дощечкой. Так ведь и жизни не хватит строить эту веранду! Купи готовой рейки, или как там она называется. Плотников найми. Они тебе за два дня все сварганят.

– Вот именно, что сварганят! – Демид обернулся и вытер пот со лба. Он улыбнулся. Улыбка у Демида была неровная – левый угол рта поднимался вверх, а правый смущенно полз вниз, прячась в горькой складке. То же было и с бровями – левая бровь смешливо приподнималась домиком, а правая, пересеченная грубым побелевшим рубцом, оставалась неподвижной. Вид у Демида получался смущенный, беззащитный, и Леке каждый раз хотелось прикоснуться рукой к лицу его, разгладить и стереть все следы разрушений, нанесенные уродующим помелом его жизни.

Дик поднял рейку и нацелился вдоль нее прищуренным глазом, проверяя прямизну. Потом положил ее на верстак и провел по гладкой древесине пальцами.

– Пойдеть. Так Спиридоныч говаривает: «Пойдеть!» И этим все сказано. А еще он говорит: «Делай, как лучше, а как хуже – само получится». Ведь эти твои плотники – они что? Они только называют себя: «Мы, мол, плотняка! Мы все могем! Не обидим, хозяин, только магарыч выставляй!» Вот и пои их водкой, пока руки трястись не перестанут. Это уже не работа, Лека, это безобразие! Я должен каждую доску пощупать своими руками, выходить, приладить на место. Может быть, плотник я хреновский, неквалифицированный самоучка. Но по крайней мере, я знаю: то, что я сделал, будет стоять двести лет и не развалится, не сгниет. Не рухнет мне на голову. Потому что в каждую дощечку я вложил свою душу. Знаешь, небольшую такую частицу Души. Она смешалась с душою этого дерева, и дерево оценит мое старание и доброе к нему отношение. И отблагодарит меня, насколько это возможно.

– Вот как? – Лека засмеялась. – Но ведь это просто мертвая деревяшка, Дик! Может быть, у живых деревьев и есть души. Но то, что ты держишь в своих руках, давно умерло!

– Нет. – Лицо Демида странно озарилось. – Некая аура, отголосок божественного света, есть у любого предмета на свете – будь он в нашем понимании живым или нет. Вот у этого камешка тоже она есть. Есть у облака, которое плывет над нашей головой, перестраивает свою форму и подает нам непонятные для человеческого разумения знаки. И уж конечно, есть у этой доски. Какое это дерево, Лека? Знаешь?

– Ну... – Лека задумалась, вспоминая, из какого дерева могут быть сделаны доски. – Может быть, береза? Какая разница, в конце концов?

– Каждая порода дерева имеет свой характер, милая моя. И из березы ты никогда не сделаешь рейку для обшивки. Береза – дерево светлое, спокойное. В печи она дает много жара, отдает нам то тепло, что накопила в своей жизни. Но для поделок она годится плохо. Когда береза высыхает, то становится неподатливой и крепкой, как кость. Она коробится и изгибается, она так скручивает свои волокна, что ломаются даже топоры, а толстенные гвозди гнутся, как проволока. Она словно мстит за свою смерть. Или возьмем, к примеру, ель. При жизни – это мрачноватое, меланхоличное дерево, которое