Шантарам - Грегори Робертс

— Ао! — крикнул Абдул. — Войдите!

Слуга вошел, закрыв дверь за собой, но через несколько секунд вернулся и, покачав мне головой, пригласил в комнату. Сияющее солнце врывалось в высокие арочные окна, отбрасывая зубья и когти теней на полированный пол. Абдул сидел в кресле с подголовником лицом к окну. Мне были видны только его пухлые руки, свисавшие, как сардельки в мясной лавке.

— Итак, это правда.

— Что правда? — спросил я, обогнув кресло и встав перед ним. Меня поразило, как постарел старый друг Кадера всего за девять месяцев. Густые волосы были наполовину седыми, наполовину белыми, на бровях лежал серебряный иней. От крыльев носа к углам рта и дальше по отвисшей челюсти спускались две глубокие складки. Губы, некогда непревзойденные по роскошной чувственности, растрескались, как у Назира на снежной вершине. Мешки под глазами свисали ниже скул и вызывали у меня дрожь, заставив вспомнить глаза сумасшедшего Хабиба. А глаза — его смеющиеся золотисто-янтарные глаза — были пусты, прежнее самодовольное хитроумие и бьющая через край жизнерадостность испарились.

— Ты и вправду вернулся, — ответил он со своим оксфордским выговором. — А где Кадер?

С Гани нельзя было ограничиться уклончивым ответом.

— Он погиб, Абдул, — сказал я. — Он… его подстрелили русские, когда он пытался доставить в свою родную деревню лошадей.

Абдул схватился за сердце и зарыдал, как ребенок, бормоча что-то невнятное и стеная. Крупные слезы потоком хлынули из его глаз. Взяв себя в руки, он посмотрел на меня, приоткрыв рот.

— Кто еще вернулся с тобой? — спросил он.

— Назир, Махмуд и еще мальчик по имени Ала-уд-Дин. Нас только четверо.

— А Халед? Где Халед?

— Он… ушел в самый последний вечер, когда был сильный буран, и больше мы его не видели. Наши говорили, что слышали где-то вдали выстрелы, но неизвестно, в него стреляли или нет. Так что я не знаю, что с ним случилось.

— Значит, это будет Назир… — пробормотал он.

Его опять стали сотрясать рыдания, он закрыл лицо своими мясистыми руками. Я смотрел на него, испытывая неловкость и не зная, что сказать или сделать. С того самого момента, когда я держал в руках тело Кадера на снежном горном склоне, я отказывался признать факт его смерти. Мой гнев на Кадер Хана еще не прошел, я загораживался им, как щитом, отодвигая скорбь и любовь к нему в самый дальний угол сердца. Пока я был зол на него, я мог бороться со слезами и тоской и не расклеиваться, как Абдул. Пока я был зол, я мог сосредоточиться на своих делах, мог думать о Кришне и Виллу, о мастерской. Я хотел спросить Абдула о ней, но он заговорил первый.

— Жизнь Кадера была, конечно, уникальной, но ты знаешь, во сколько нам обходилось то, что он взял на себя роль героя с его роковым уделом? В миллионы. Мы потратили миллионы на эту его войну. Мы уже несколько лет так или иначе участвуем в ней. Может показаться, что это не такие уж большие деньги. Но это не так. Ни одна организация не может устоять, когда ее руководитель слепо следует своему роковому уделу. А переубедить его было невозможно. Невозможно было спасти его. Деньги для него ничего не значили. Как можно вести дела с человеком, который не понимает ценности денег? Деньги — это то, что объединяет всех цивилизованных людей, согласись. Если деньги ничего не значат, то нет и цивилизации. Нет ничего.

Его речь перешла в неразборчивое бормотание. Слезы ручьями стекали с его щек и падали сквозь солнечный свет на его колени.

— Абдулбхай… — обратился я к нему, выждав некоторое время.

— А? Что?.. Уже? — воскликнул он. В глазах его внезапно вспыхнул страх, нижняя губа скривилась с такой злобой, какой я никогда не видел в нем и даже не подозревал, что он на нее способен.

— Абдулбхай, где теперь работают Кришна и Виллу? На старом месте я их не нашел. Мне надо кое-что подправить в паспорте. Вы не скажете, куда перевели мастерскую?

Страх сжался в две маленькие точки, настороженно блестевшие в центре его глаз. На губах появилось некое подобие его обычной сластолюбивой улыбки; он поглядел на меня с какой-то жадной сосредоточенностью.

— Ну конечно, конечно, Лин! — усмехнулся он, утирая слезы ладонями. Мастерская теперь здесь, в этом доме. Мы переоборудовали под нее подвальное помещение, мальчики и сейчас там работают. Туда можно попасть через люк в кухне. Икбал покажет тебе дорогу.

— Спасибо, — ответил я и, помолчав, добавил: — Мне сейчас надо идти… Но я еще зайду вечером или, по крайней мере, завтра, так что мы скоро увидимся.

— Иншалла, — ответил он тихо, опять уставившись в окно, — иншалла.

Я прошел на кухню, поднял тяжелую крышку люка и спустился по ступенькам в ярко освещенный подвал. Кришна и Виллу обрадовались мне и тут же взялись за мой паспорт. Мало что могло доставить им такое же удовольствие, как какая-нибудь сложная задачка по подделке паспорта, и они стали с воодушевлением обсуждать, как лучше с ней справиться.

Пока они работали, я осмотрел новую мастерскую. Это было большое помещение, оно явно превышало площадь, занимаемую домом Абдула Гани. Заполненное смотровыми камерами, печатными станками, фотокопировальными устройствами и шкафами для хранения материалов, оно тянулось метров на сорок в глубину. По-видимому, под мастерскую был использован также подвал соседнего дома. Возможно, Гани купил его для этой цели. А раз так, то должен был существовать еще один выход из подвала, ведущий в соседний дом. Я начал было искать его, но тут Кришна крикнул, что моя виза готова. Я решил вернуться сюда при первой возможности, чтобы как следует изучить планировку.

— Прости, что заставил тебя ждать так долго, — сказал я Дидье, вернувшись к мотоциклу. — Я не думал, что застряну здесь. Но зато виза готова, и мы можем двигать прямо к мадам Жу.

— Не спеши, Лин, — вздохнул Дидье, вцепившись в меня со свежими силами. — Акт отмщения, как и половой акт, должен производиться с чувством, с толком, с расстановкой.

— Карла? — спросил я его через плечо, лавируя в потоке несущегося металла.

— Non, мне кажется, это мое! — крикнул он в ответ. — Но… по правде говоря, я не уверен. — Мы оба рассмеялись, согретые воспоминанием о Карле.

Я припарковал мотоцикл на подъездной дорожке жилого дома в квартале от Дворца. Мы прошлись мимо него по противоположной стороне улицы, изучая обстановку. В целом фасад здания оставался в прежнем виде, но о нападении на него можно было догадаться по тому, что вход был заколочен досками, а окна закрыты металлическими и деревянными ставнями. Мы повернули обратно и еще раз прошли мимо Дворца, пытаясь определить, с какой стороны лучше проникнуть в него.

— Если она действительно здесь, а слуги доставляют ей еду из внешнего мира, то они явно пользуются каким-то другим входом, — заметил Дидье.

— Да, несомненно.

Неподалеку мы нашли проулок, пересекающийся с главной улицей и, очевидно, ведущий к задам дома. Он резко отличался от чистой, поддерживавшей достойный вид улицы своей загаженностью. Мы углубились в него, осторожно ступая между нечистотами и зловонными лужами, тщательно огибая кучи засаленного мусора непонятного происхождения. По страдальческой гримасе на лице Дидье можно было догадаться, что он подсчитывает, сколько стаканов виски ему понадобится выпить, чтобы избавиться от воспоминаний о вони, наполнявшей его ноздри. По обеим сторонам проулка тянулись кирпичные, каменные и бетонные заборы, уже несколько десятков лет соединенные в сплошую стену, поросшую мхом и вьющимися растениями.

Завернув за угол и пройдя несколько зданий, мы подошли к высокой каменной стене, ограждавшей Дворец. В стене имелась небольшая деревянная калитка, открывшаяся при первом прикосновении. Мы вошли в просторный двор, который когда-то был, несомненно, красив и уютен, пока не подвергся нападению толпы. Массивные глиняные горшки были опрокинуты и разбиты, росшие в них растения и цветы разбросаны по всему двору. Садовую мебель изрубили в щепки. Даже плитки, которыми был вымощен двор, во многих местах раскрошились, будто по ним колотили молотком.

Мы нашли почерневшую дверь, ведущую в дом. Она была незаперта и от толчка сразу отворилась с жалобным ржавым скрипом.

— Подожди меня здесь, — велел я Дидье тоном, не терпящим возражений. — Если кто-нибудь появится, постарайся его задержать или подай мне сигнал.

— Как скажешь, — вздохнул он. — Не пропадай надолго. Мне совсем не нравится торчать тут. Bonne chance[165].

Я вошел в здание. Дверь захлопулась за мной, я очутился в темноте и пожалел, что не захватил с собой фонарик. Пол был усеян битой посудой, кастрюлями, горшками и прочей кухонной утварью, валявшейся среди обгоревших обломков мебели и обрушившихся балок. Выбравшись из кухни, я медленно направился по коридору в переднюю часть дома, миновав несколько комнат со следами пожара. В одной из них огонь постарался вовсю, от пола остались лишь обуглившиеся опорные балки, которые торчали наподобие ребер какого-то почившего гигантского животного.