Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Пока они вели разговор, Шутун подал обед, и все принялись за еду. Чан Шицзе откланялся и с серебром в рукаве, веселый, поспешил домой. Только он переступил порог, жена опять начала ворчать:

— С виду платан, да листья опали! Дубина стоеросовая! Сам целыми днями шатается, а жена сиди дома голодная. Довольный идет, бесстыжий! Чему обрадовался? Жить негде, стыдно людям в глаза смотреть. А ведь мне приходится насмешки соседей выслушивать.

Шицзе молчал, дожидаясь, пока жена успокоится. Когда она, наконец, утихомирилась, он не спеша достал из рукава серебро и, развязав узелок, высыпал содержимое на стол.

— Братец ты мой любезный! — глядя на серебро, причитал он. — Дырочка ты квадратиком![848] Как же ты блестишь, как приятно звенишь, сокровище мое бесценное! Аж кровь стынет в жилах. Я б тебя оросил, жаль воды нет под рукой. Пораньше бы тебе явиться, тогда не поносила бы меня вздорная баба.

Жена увидала лянов двенадцать серебра и, вся просияв, бросилась прямо к столу, готовая выхватить его из мужниных рук.

— Ты весь век мужа позоришь, — говорил Шицзе, — а как серебро увидала, так сразу подлизываться? Завтра же куплю одежды да и жилье себе присмотрю. Довольно с меня твоей ругани!

— Дорогой мой! — с улыбкой обратилась к нему жена. — Скажи, откуда у тебя это серебро.

Шицзе молчал.

— Дорогой! — заговорила опять жена. — Неужели ты на меня сердишься? Я ж тебе только добра желаю. Раз достал серебра, надо бы как следует потолковать, какой дом купить, так ведь? Ну к чему губы дуть? Я ничем перед тобой не провинилась. Напрасно на меня серчаешь.

Шицзе молчал. Жена продолжала его уговаривать, но он даже не подавал виду. Наконец она не выдержала и расплакалась.

— Вот баба! — тяжело вздохнул Шицзе — Не пашет, не ткет, знай, мужа грызет.

Немного погодя она успокоилась. Они сели рядышком и примолкли. Некому было примирить их, когда они взгрустнули. «Да ведь и бабе тяжело достается, — размышлял про себя Шицзе. — Сколько забот на плечах! Как тут не ворчать?! Зря я на нее серчаю, когда серебра достал. Скажут еще: вон, мол, какой он бесчувственный. Да и Симэнь Цин узнает, будет меня винить» Он улыбнулся.

— Пошутил я, — сказал он. — Кто на тебя сердится! Только ты все ворчишь, а мне терпеть приходится да из дому уходить. Никто на тебя не сердится. Я тебе сейчас все объясню. Утром, когда ты стала ворчать, мне стало невтерпеж, и я пошел к брату Ину, пригласил его в кабачок, выпили и пошли к брату Симэню. Тот оказался дома, а то он все пирует. Спасибо брату Ину! Знала бы ты, сколько он его уговаривал, пока я не получил вот это серебро! Он мне и на дом обещался дать, а эти двенадцать лянов на прожитье выделил.

— Значит, все-таки брат Симэнь раскошелился? — перебила его жена. — Раз дал, не трать куда попало. Надо будет одежду к зиме купить, чтоб потом не мерзнуть.

— Об этом-то я и хотел с тобой потолковать, — сказал Шицзе — Какую одежду купить, какую мебель. Пока здесь поставим, а там в новый дом перевезем. Красота! Не знаю, как мне и благодарить брата Симэня! Как переберемся, его пригласим.

— Там видно будет, — заметила жена.

Да,

Пока не перевелся род людской,Гнев с милостью нам не дадут найти покой.

Они продолжали разговор.

— А ты поел? — спросила, наконец, жена.

— Я у брата Симэня поел, — ответил Шицзе. — Ты, наверное, сидишь голодная. Я пойду рису куплю.

— Смотри, серебро не потеряй! — наказывала жена. — Не задерживайся!

Шицзе подхватил плетеную корзинку и вышел на улицу. Купив рису и большой кусок баранины, он уложил покупки в корзинку и, громко смеясь, побежал домой. Жена встретила его у ворот.

— А баранину зачем купил? — спросила она.

— Ты ведь сама говорила, — Шицзе улыбнулся, — у тебя много хлопот. За них тебе не кусок баранины, а целого быка принести надо было.

— Вот сумасшедший! — жена, шутя, ткнула мужа пальцем. — Все сердишься? А ну, посмотрим, что еще со мной сделаешь.

— Как бы не пришлось тебе называть меня тысячу раз «дорогой да милый», — говорил Шицзе, — умолять: «прости меня такую-сякую». Как ни упрашивай, все равно не прощу.

Жена засмеялась и пошла к колодцу за водой, потом стала готовить обед. На столе появилось блюдо нарезанной ломтиками баранины.

Она позвала мужа.

— Я ж у брата Симэня пообедал, — отозвался Шицзе. — Раз голодная, сама и ешь. Я не хочу.

Она села за стол одна, а после обеда убрала посуду и отправила мужа покупать одежду.

Шицзе спрятал в рукав серебро и направился прямо на Большую улицу. Он заходил из лавки в лавку, но никак не мог найти по душе. Наконец он купил жене накидку из темного ханчжоуского шелка, зеленую шелковую юбку, серебристо-белую шелковую кофту, красную накидку и белую юбку. Себе взял бледно-желтую рубашку, розоватый шелковый халат и несколько холщовых одежд. Всего ушло шесть лянов и пять цяней серебра. Шицзе увязал покупки в узел, взвалил его на спину и пошел домой. Жена торопливо развязала узел и начала разглядывать обновки.

— Сколько же это стоит? — спросила она.

— Шесть с половиной лянов.

— Да, не так-то дешево! Но вещи стоящие, — заключила она и спрятала покупки в корзину. — А за мебелью завтра сходишь.

Так в радостном, приподнятом настроении прошел у них этот день. Попреков и ругани больше как и не бывало, но не о том пойдет речь.

Вернемся, однако, к Боцзюэ и Симэню. Проводив Чан Шицзе, они остались в зале. Первым заговорил Симэнь.

— Хоть у меня и военный чин, но гляди, какой почет! Сколько столичных и прочих сановников со мной дружбу водят. А теперь мне сам императорский наставник особое покровительство и почтение оказывает. Меня переписка совсем захлестнула. Письма туда, письма сюда — нескончаемым потоком идут, а у меня на это ну ни минуты времени не остается. Такой завал! Хочу образованного человека нанять. Пусть переписку ведет, меня от этого избавит. Да беда, нет такого. Нужен большой учености человек. Может, тебе попадется, скажи, будь добр. Я ему и отдельное жилье отведу и ежегодное жалованье на содержание семьи положу. Если б кого из твоих верных друзей, было бы совсем хорошо.

— Если б я знал раньше! — воскликнул Боцзюэ. — Да я тебе сколько хочешь пришлю, но какого тебе надобно, отыскать нелегко. А почему? Да потому что тебе нужен, во-первых, человек ученый, во-вторых, высоконравственный, и, само собой, покладистый, скромный, неболтливый, ведь так? Куда тебе, скажем, ученый, если он завзятый баламут! Есть у меня один приятель — деды наши еще дружили — здешний сюцай. Не раз сдавал экзамены, увы, не выдержал. Вот кто ученостью и талантами взял! Оставит позади и Сыма Цяня и Бань Гу![849] Воспитан в традициях Конфуция и Мэн-цзы. Мы с ним как братья родные, в самых задушевных отношениях. Помнится, лет десять назад сдавал он экзамены. Как же восторгался им экзаменатор! Но… его превзошел кто-то другой. Он делал еще несколько попыток в последующие годы — все безрезультатно. Так и дожил до седых волос. Хоть он и ученый-неудачник, у него до сотни му[850] поле, ладный домик из трех или четырех комнат. Чистота и порядок!

— Захочется ли ему наниматься в секретари при таком достатке, — перебил Симэнь.

— Да это у него прежде и земля была и дом, — пояснял Боцзюэ. — Потом все богачам продаю, сам остался гол как сокол.

— Раз продал, так чего же считать?!

— Верно! В расчет принимать не приходится, — поддержал его Боцзюэ и продолжал: — А какая у него жена! Красавица писаная! Не больше двадцати. И двое ребят, одному годика три, другому — четыре.

— Не бросит же он красавицу-жену! — возразил Симэнь.

— На твое счастье, года два назад она с любовником в Восточную столицу уехала, — заверил его Боцзюэ. — А ребят оспа унесла. Один бобылем остался. Наймется он, я тебе говорю!

— Ну вот! Нахваливал, нахваливал, и все, выходит, высосал из пальца? Как же его зовут?

— Фамилия его Шуй, — отвечал Боцзюэ. — Учености несравненной. Это я честно говорю! Возьми его! Он такие письма составлять будет, такие оды и стихи сочинит — еще больше тебя прославит. Глядите, скажут, до чего талантлив и учен господин Симэнь!

— Ты мне брось вздор нести! — оборвал его Симэнь. — Я ни одному твоему слову не верю. Послушать бы хоть одно его письмо, не помнишь? Если пишет хорошо, приглашу и кабинет отведу. Одинокого еще удобней взять. Счастливый день выберу и возьму.

— Помнится, написал он мне письмо, рекомендацию просил, — говорил Боцзюэ. — Некоторые строки так в память и врезались. Вот послушай (на мотив «Иволги желтый птенец»):

Я брату Ину шлю письмо,Тоски о нем оно полно.В семье все живы и здоровы.Я «хижину» поставлю в слово,А к ней «чиновника» прибавлю[851]И брату просьбою отправлю.Надеюсь на свою опору.Лишь кисть беру, как в ту же пору —В тумане облачном просторы.Симэнь расхохотался.

— Раз собрался в учителя наниматься, так бы и писал, — говорил он. — А то романс присылает, да еще никудышный. Словом, всю свою ученость и нравственность показал.