Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

ночь подряд.

Разумеется, его отправились искать на Норочий пруд. Впереди шел Альберт, выкрикивая имя брата… Но где же пруд? По всей видимости, как ни странно, пруд тоже исчез.

К середине лета от него осталось лишь несколько больших, неглубоких луж, поросших осокой и ивняком; а к концу августа, как раз когда обнаружилась пропажа Рафаэля, на месте пруда находился лишь заболоченный участок. Точнее говоря, лужайка — часть большого луга с сочнейшей травой, простиравшегося ниже кладбища.

Но где же Норочий пруд? — в изумлении восклицали Бельфлёры.

Просто заболоченный участок чуть ниже кладбища, где ярко цветет горчица, и густая зеленая трава, и ивы. От земли исходит сильный, приятный запах влажности и гнили даже в самый жаркий день.

Должно быть, мы стоим прямо на нем, говорили они. Прямо там, где он когда-то находился.

Но, глядя под ноги, они не видели и намека на пруд: просто влажная земля.

Рафаэль! — кричали они. — Рафаэль!.. Куда же ты пропал? Почему ты от нас прячешься?

Их ноги уходили в пружинящую почву, и скоро обувь у всех промокла и покрылась грязью. Как холодно! Они шевелили пальцами озябших ног… Джермейн носилась вокруг, смеялась, поскальзывалась и падала, но тут же снова поднималась. А потом они заметили, что она вовсе не смеется — нет, девочка начала плакать. Личико ее скривилось.

Рафаэль! Рафаэль! Рафаэль!

Лили подхватила ее на руки, и девочка спрятала лицо, указывая ручкой в землю.

Рафаэль — он там.

После многочасовых поисков вверх по руслу Норочье-го ручья (который обмелел, превратившись в струйку специфического ржавого цвета и отдавал железистым запахом), а потом вспять, через кладбище и в лес, Бельфлёры, поднявшись на пару миль в горы, снова вернулись к Норочьему пруду — точнее, к бывшему пруду — и увидели, что их следы уже успела затянуть сочная, свежая трава.

Рафаэль! Рафаэль!

Здесь в самом деле был пруд? — спросил один из гостивших родственников.

Да, он был здесь. Или, может, чуть поодаль.

Вон там, пониже кладбища.

У этих вот ив.

Нет — прямо рядом с теми пнями, куда слетаются дрозды.

Пруд? Прямо здесь? Но когда? Наверное, давно? Еще неделю назад!

Нет, месяц назад.

В прошлом году…

Они бродили по округе, выкрикивая имя мальчика, хотя понимали, что надежды нет. Он был такой слабенький, такой застенчивый, бледный, никто и не знал его тол ком — другие дети с ним не водились: Лили плакала оттого, что, наверное, любила его недостаточно — недостаточно, — а теперь он ушел жить под землю (после истерического «откровения» Джермейн Лили была безутешна, и никто не мог развеять ее иррациональную убежденность в этом) и уже не услышит ее рыданий.

— Рафаэль! — причитала она. — Куда же ты пропал? Почему ты от нас прячешься?

Юэн, узнав про пруд и про слова своей маленькой племянницы, сам отправился на поиски. Но пруд и впрямь исчез: никакого пруда просто не было. Он бродил там, коренастый, мускулистый, почти седой, с раскрасневшимся лицом, то и дело задыхаясь. Форменная офицерская рубашка из красивой серо-голубой ткани сильно обтягивала его выступающее брюшко; сапоги на каблуках уходили глубоко в хлюпающую почву. Он уже давно брил бороду (она не нравилась его любовнице, Розалинде), но сейчас его подбородок и особенно щеки покрывали неравномерные клочки щетины.

Какая нелепица, эта история с прудом. Здесь никогда не было никакого пруда! Он совершенно ясно помнил пруд позади яблоневого сада, где они с братьями плескались детьми — он наверняка до сих пор на месте, только у Юэна как-то не было настроения искать его.

Не было у него и настроения, что интересно, искать Рафаэля. Сначала Иоланда, потом Гарт…

Он глядел на влажную болотистую землю под ногами. Ведь это просто луг, идеальный для выпаса скота, с сочной травой и, по-видимому, плодородной почвой. Полвека назад его пустили бы под посев, скорее всего, для озимой пшеницы. Но теперь все изменилось, теперь.». Он потерял мысль.

Долгое время чудная дочка Леи и Гидеона (бабушка Корнелия говорила о ней с загадочной улыбкой: ничего страшного, могло быть и хуже!) отказывалась ходить по траве, даже в садике за стеной, где она всегда играла. Если кто-то насильно вел ее туда, она начинала плакать, даже кричать от испуга; по дорожкам она ходила безо всякой опаски, но лужайки наводили на нее ужас. Если возникала необходимость перейти через газон, тогда, что делать, — переносить ее приходилось Паслёну (который ничуть не возражал против такого поручения, напротив, он краснел от удовольствия, как гордый папочка).

Какая ты глупенькая, несносная девчонка, сердилась Лея. И все из-за этих небылиц про кузена Рафаэля…

Но девочка так часто плакала при одном упоминании имени кузена, что все остальные, даже Лея, вскоре перестали произносить его в присутствии девочки. А потом и между собой; казалось, юный Рафаэль просто исчез: никакого Рафаэля просто не было.

Лиловая орхидея

Вскоре после заключения контракта с «Интернешнл Стил» касательно богатых рудой земель вокруг Маунт-Киттери Паслён — кстати, подозрительно прибавивший в росте (по всей видимости, карлик просто потихоньку выпрямлялся: его позвоночник, хотя по-прежнему изуродованный и сильно искривленный на одну сторону, постепенно вытягивался), — однажды утром принес своей хозяйке коробку, присланную флористом, в которой находилась одна-единственная орхидея невероятной красоты. Кроме того, она была необычайно крупная, около фута в диаметре.

— Боже, что это? — вскричала Лея в изумлении.

— Если позволите, мисс Лея, — пробормотал Паслён, доставая цветок.

— Орхидея! — прошептала она. — Ведь это орхидея.

— И очень красивая.

Паслён произнес это с неожиданной страстью, как будто это он отправил загадочный подарок (к которому не было приложено ни карточки, ни письма; а посыльный, разумеется, понятия не имел, кто был заказчик).

— Очень красивая орхидея, — повторил Паслён. — Только взгляните.