Стальные пещеры - Айзек Азимов

— Ваш робот, ну, похожий на человечка, как-то не вяжется с нишей. Это ведь Дэниел Оливо? Робот доктора Фастольфа?

— Да, — ответил Бейли. — Он тоже показан в гиперволновке. То есть не он сам, но актер, правда, подобранный получше.

— Да, я помню.

Бейли обнаружил, что Гремионис — как Василия, и даже как Глэдия и Фастольф — держится на некотором расстоянии от него. Словно его окружало поле отталкивания — невидимое, неуловимое, никак не воздействующее на его органы чувств, но мешающее космонитам приблизиться к нему вплотную, заставляющее их огибать его по пологой дуге, если им надо было пройти мимо.

Отдаёт ли себе отчет Гремионис, что держится от него на расстоянии? Или это происходит непроизвольно? А что они делают со стульями, на которые он садился, пока был у них? С тарелками, которыми он пользовался? С полотенцами? Будет ли достаточно обычной стирки? Или существуют особые дезинфицирующие процедуры? Может, они сразу всё выбрасывают и заменяют другим? Окурят ли эти дома, когда он покинет планету? Или их окуривают каждую ночь? Ну а коммунальная Личная, которую он посетил? Её снесут и отстроят заново? А женщина, которая по неведению вошла туда сразу после него? Или она — официальный окуриватель?

Ну это уже глупости! В космос всё это! Как поступают аврорианцы, как разбираются со своими проблемами — их дело, и хватит забивать себе голову такой чушью! Иосафат! С него достаточно собственных проблем, а в данную секунду одна из них воплощается в Гремионисе, и он за него возьмется после еды.

Еда оказалась простой, почти чисто вегетарианской, но впервые на Авроре он испытал затруднения. Слишком уж резок был вкус каждого ингредиента. Вкус моркови был слишком уж морковным, а горошка — горошковым, если можно так выразиться.

Чересчур острым.

Он ел неохотно и старался не выдать свои неприятные ощущения.

И вдруг заметил, что свыкся, что вкусовые сосочки как бы пропитались насквозь и перестали реагировать на избыток. С некоторой грустью Бейли подумал, что ещё немного — и знакомство с аврорианской пищей приведёт к тому, что по возвращении на Землю ему будет недоставать этой чёткости вкусовых ощущений и земная их нивелированность начнёт его раздражать.

Даже поджаристость ингредиентов, сперва слегка его напугавшая, так как стоило ему сжать зубы — и слышался хруст, который (решил он) мог помешать разговору, — этот хруст успел превратиться в увлекательное свидетельство того, что он принимает пищу! На Земле же это всегда бесшумно, и ему будет чего- то не хватать.

Теперь он ел внимательно, изучая разные вкусы. Быть может, когда земляне обоснуются на других мирах, они тоже начнут питаться по рецептам космонитов, тем более если у них не будет роботов, чтобы готовить и подавать еду. И тут он тоскливо поправил себя. Не когда, а если земляне обоснуются на других мирах. А «если» это зависит от него, следователя Элайджа Бейли. Ему на плечи словно легла непосильная тяжесть.

Они кончили есть. Два робота внесли нагретые влажные салфетки, чтобы вытереть руки. Только салфетки оказались необычными: едва Бейли положил свою на тарелку, как она чуть шевельнулась, истончилась, стала паутинкой. Потом вдруг взвилась вверх и исчезла за решеткой в потолке. Бейли вздрогнул и, приоткрыв рот, уставился в потолок.

— Это новинка, — объяснил Гремионис. — Самоубирающаяся, как вы заметили, но ещё не знаю, стоит ли ими пользоваться. Говорят, они будут засорять вытяжку, а другие опасаются загрязнения воздуха — какие-то частицы обязательно, по их мнению, попадут в легкие. Изготовитель утверждает, что они абсолютно безвредны, но…

Бейли внезапно осознал, что сам за едой не сказал ни слова, и вообще, обменявшись несколькими словами о Дэниеле, они оба молчали до этого момента… Но не салфетки же им обсуждать! Он сказал грубовато:

— Вы парикмахер, мистер Гремионис?

Гремионис покраснел — его светлая кожа стала пунцовой до корней волос. Он пробормотал придушенно:

— Кто вам это сказал?

— Если вашу профессию так называть не принято, — сказал Бейли, — приношу свои извинения. На Земле так говорят все, и ничего уничижительного в таком обозначении нет.

— Я дизайнер причесок и костюмов, — ответил Гремионис. — Это признанный раздел искусства. Собственно говоря, я персональный художник. — Его палец снова скользнул по усикам.

— Я заметил ваши усы, — серьёзным тоном сказал Бейли. — Они приняты на Авроре?

— Нет. Но надеюсь, что будут. Взять мужское лицо… Многим из них можно придать больше мужественности, силы с помощью правильного использования лицевых волос. Всё зависит от подхода. Это часть моей профессии. Конечно, можно переборщить. На планете Паллада лицевые волосы носят многие, но там модно прибегать к многоцветной окраске. Каждый волосок красится отдельно для создания определённого эффекта. Но это глупо. Эффект сохраняется недолго, со временем оттенки изменяются и смешиваются в нечто жуткое. И всё-таки даже это по-своему лучше лысости лица. Нет ничего столь непривлекательного, чем пустынное лицо. Это мой собственный термин. Я им пользуюсь в беседах с потенциальными клиентами, и он производит впечатление. На планете Смитей…

Его негромкая быстрая речь обладала какой-то гипнотической силой, подкрепляемой его увлеченностью, глубокой искренностью взгляда, прикованного к лицу Бейли. Тому пришлось сделать почти физическое усилие, чтобы стряхнуть с себя это наваждение. Он сказал:

— Мистер Гремионис, вы робопсихолог?

Гремионис вздрогнул и как будто растерялся, когда его внезапно перебили.

— Робопсихолог?

— Да. Робопсихолог.

— Вовсе нет. Я пользуюсь роботами как все, но что у них внутри, понятия не имею. Да и не интересуюсь.

— Но вы живёте на территории Института робопсихологии. Как так?

— Это глупо! — Гремнонис наморщил нос. — Институт был спроектирован несколько лет назад как самодостаточная община. У нас есть собственные ремонтные мастерские, собственные мастерские для робопрофилактики, врачи, структуралисты. Весь персонал живёт здесь же, и раз им нужен персональный художник, то есть Сантрикс Гремионис, то и я живу здесь. Что-то в моей профессии есть такое, отчего мне не следовало бы жить здесь?

— Я этого не говорил.

Гремионис отвернулся с обидой, которую торопливое отрицание Бейли не смягчило. Он нажал на кнопку, а затем, скользнув взглядом по разноцветной прямоугольной панели, словно побарабанил по ней кончиками пальцев.

С потолка бесшумно опустился шар и повис в метре над их головами. Он раскрылся, точно разделяющийся на дольки апельсин, и внутри его заиграли краски под негромкие мелодичные звуки. Они и цвета так гармонично сливались, что изумленный Бейли вскоре почувствовал, что уже не отличает звуков от красок.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});