Хрущев - Уильям Таубман

«Мне с трудом удалось сохранить от раздела КГБ. Хрущев все приставал, приставал ко мне с разделением КГБ, мне это надоело, и я как-то рассказал ему анекдот о МВД, который тогда появился (МВД разделили): подбирая на улице пьяных, милиционеры принюхиваются — если несет сивухой, отправляют в деревенские органы МВД, если коньяком — в городские. И добавил: „А как мне делить шпионов на сельских и городских?“»72 Вполне возможно, что на самом деле Семичастный не проявлял такой гражданской смелости. Егорычев и его коллеги по Московскому горкому партии «не понимали этой затеи. И нам казалось, что это неправильно, потому что речь шла всегда у нас о союзе рабочего класса и крестьянства, и вдруг создаем по сути дела две партии». «После XXII съезда Хрущев обладал большим авторитетом… и находился на вершине власти»73.

В январе 1963 года Хрущев признался Фиделю Кастро, посетившему СССР, что поначалу сам сомневался в правильности своей идеи. Однако, к его удивлению, все вокруг единогласно его поддерживали. Только позже он услышал мнение тех, «кто говорил, что мы разрушаем партию. Знаете, я и по сей день не уверен, что был прав»74.

Однако ни по записке Хрущева от 10 сентября 1962 года, касающейся разделения партии, ни по его последующему поведению нельзя было заключить, что его терзают сомнения. К концу сентября, когда он был в длительной поездке по Средней Азии (откуда отправил еще пять записок о состоянии сельского хозяйства там и в других регионах), Президиум, очевидно, уже дал согласие, однако пленум ЦК не мог состояться раньше ноября. Хрущев говорил о реформе как о решенном деле и заодно выдвинул еще одно предложение (создать в ЦК Среднеазиатское бюро), которое у Президиума даже не было возможности обсудить75. Все это припомнили ему коллеги два года спустя.

В 1962 году достигла своего апогея вновь развернувшаяся антисталинская кампания. Разумеется, это не могло произойти без одобрения Хрущева; однако очевидно, что главной движущей силой был не он. Либеральная интеллигенция, имевшая своих сторонников в аппарате Хрущева, воспользовалась XXII съездом как путем к продвижению своих идей и победе над своими соперниками из консервативных кругов.

Твардовский слишком хорошо знал переменчивую натуру Хрущева. Ознакомившись с материалами ЦК, он нашел в них немало внушающего тревогу — например секретное распоряжение о регулярных поставках мяса в Москву и Ленинград. «Значит, худо, — замечал он, — если о других городах речи нет». В своем внутреннем кругу Твардовский не раз ругал Хрущева за то, что тот указывает крестьянам, что, как и когда им сеять. Неужели, говорил он, у главы государства более важных дел не нашлось? Повышение цен 1 июня подтвердило опасения Твардовского. Знал он и о том, что Леонид Ильичев, главный помощник Хрущева по идеологии, не столько поддерживает либералов против консерваторов, сколько из каких-то своих соображений старается удержать их от открытой войны друг с другом76.

Летом — осенью 1962 года либералы одержали ряд побед, но консерваторы отчаянно сопротивлялись77. Это объясняет, почему, получив повесть провинциального учителя Солженицына «Щ-854» (впоследствии переименованную в «Один день Ивана Денисовича»), Твардовский продвигал ее медленно и осторожно, несмотря на то, что сам безоговорочно признал книгу шедевром.

Повестью Солженицына восхитился не только Твардовский, но и помощник Хрущева Владимир Лебедев, которому Твардовский показал рукопись. Лебедев потребовал кое-что изменить — например, приглушить комические черты в облике члена партии капитана Буйновского и подать его образ в положительных тонах; убрать унижительные ремарки в адрес лагерных надзирателей; а также — что очень позабавило самого Солженицына — хотя бы раз упомянуть, что во всем виноват Сталин. После некоторого колебания автор принял большую часть поправок. Тем временем Хрущев уехал в Пицунду, где 7 сентября 1962 года встречался с Робертом Фростом, американским поэтом, приехавшим в Россию по культурному обмену78. С 9 по 14 сентября Лебедев читал Хрущеву вслух фрагменты повести79.

Хрущеву книга понравилась. Особенно привлекло его то, что лагерь описывается в повести глазами простого крестьянина. Хрущеву и Микояну, которого Хрущев также пригласил послушать, особенно понравилась «производственная» сцена. Сперва, придя в бурный восторг, Хрущев захотел немедленно пригласить Солженицына к себе на дачу, но затем передумал. Вспомнил он и о том, что перед одобрением публикации должен посоветоваться с коллегами. 16 сентября Лебедев позвонил Твардовскому и объявил, что дело в шляпе; однако пять дней спустя затребовал двадцать три копии рукописи — очевидно, для членов Президиума.

В конце сентября Хрущев вернулся из Средней Азии. В начале октября Президиум дважды собирался для обсуждения произведения Солженицына. Были некоторые сомнения; по словам Хрущева, «при обсуждении раздавались разные голоса. Вернее, только один голос — Суслова». «Боялся, как народ воспримет? Как он поймет?! Народ поймет правильно. Народ всегда правильно поймет. Хорошее от плохого он отличит всегда, сможет разобраться!»80

15 октября Лебедев неофициально сообщил Твардовскому о результате заседаний. 20 октября Твардовский был на приеме у Хрущева. «Я понял, что произошла какая-то общая подвижка льдов, — сообщил он после этого своим коллегам по «Новому миру». — Меня встретили с такой благожелательностью, как никогда раньше». Сам Хрущев был от «Ивана Денисовича» в восторге, хотя и признался, что не все коллеги разделяют его мнение. Он добавил, что специальная комиссия уже подготовила три тома материалов о преступлениях Сталина и расследование убийства Кирова продвигается полным ходом. «Мы должны сказать правду об этом времени, — добавил Хрущев. — Нас будут судить будущие поколения, и пусть они знают, в каких условиях нам пришлось работать, что за наследство мы получили».

Хрущев поведал гостю историю о смещении Берии, признал, что секретный доклад 1956 года был рискованным для него самого («Точно вам говорю, так оно и было!») и намекнул, что партаппарат сопротивляется его мерам по искоренению культа личности. Твардовский поднял вопрос о цензуре, заметив, что не понимает, почему над главным редактором «Нового мира», кандидатом в члены ЦК, стоит какой-то «неграмотный цензор» — и Хрущев, казалось, с ним согласился. Ведь «Ивана Денисовича» в цензуре бы зарезали, продолжал Твардовский. «Зарезали бы, зарезали — жизнерадостно, со смехом подтвердил Хрущев. — Это надо обдумать. Может быть, вы и правы»81.

На следующий день после этого знаменательного разговора в «Правде» появилось, без объяснений и комментариев, стихотворение Евгения Евтушенко «Наследники Сталина», которое уже некоторое время ходило по рукам без всякой надежды оказаться напечатанным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});