Париж - Эдвард Резерфорд

– Тебя это очень потрясло? – спросила Клэр.

– Поначалу да. Я попросил у бабушки все связанные со мной документы, которые у нее были, и наконец узнал о маме все. Она была Пети по рождению.

– С ее родственниками ты тоже встречался?

– Да. Но они в свое время выгнали из семьи мать Луизы, и нам нечего было друг другу сказать. Но я рад, что теперь мне известна моя история. Более того, все эти открытия принесли мне большую пользу.

– Какую?

– Они меня освободили. Понимаешь, незаконнорожденные дети часто считают, будто им необходимо прокладывать собственный путь в жизни. Особенно если в их происхождении есть что-то постыдное. Вот подумай, сумел бы Вильгельм Завоеватель победить Англию, если бы был рожден в браке и не являлся внуком кожевника, провонявшего мочой? Кто знает. Скорее всего, не сумел бы. – Эсме пожал плечами. – Пока я не знал своих корней, то видел себя как – ну да, как побочного сына Шарли де Синя, но при этом и как наследника поместья и замка, сына двух героев Сопротивления. Мое место в жизни было определено. А потом вдруг оказывается, что не все так однозначно. И это хорошо. Я могу понять тех кинозвезд, которые едут в Голливуд и пытаются заново создать себя. Когда ты можешь так поступить, то получаешь удивительную свободу. Вот и я придумал себя заново.

– Кто же ты теперь, Эсме?

– Я изгой. И это прекрасно. Я родом из предместья Сент-Антуан. Моя мать была содержанкой и хозяйкой борделя. И при этом я наполовину аристократ. Это же революционная история! Дитя улиц вступает во владение старинным замком. И я стал довольно известным человеком – редактором журнала. У меня берут интервью на телевидении, – сказал он с усмешкой. – А вот аристократам я сочувствую: что бы они ни делали, никто не воспринимает их всерьез, и это весьма несправедливо. Зато я, будучи изгоем, пользуюсь большей симпатией, чем, возможно, заслуживаю.

С ним было интересно, и он твердо стоял на ногах. Клэр это нравилось.

И он так помог ей в ту весну, когда умерла мама.

Неожиданностью ее кончина не стала. Клэр всегда приглашала Мари в Америку, несмотря на мамин преклонный уже возраст, желая, чтобы бабушка и внуки почаще встречались. Вот и прошлым летом Мари провела у них чудесный месяц, но перед отъездом сказала:

– Я не думаю, что мы еще увидимся, милая. Есть у меня такое предчувствие.

Мари жила в квартире на улице Бонапарта вплоть до самого конца. За ней присматривала ее преданная старая экономка. Почти ежедневно к Мари заходил Эсме. И ее уход свершился мирно, в первую неделю мая, всего через несколько часов после телефонного разговора с Клэр. К тому времени, когда Клэр прилетела в Париж на похороны, Эсме уже все устроил. У матери было множество друзей и поклонников. И конечно же, проститься с ней пришла и вся родня с французской стороны.

Других Бланшаров Мари видела нечасто. Еще когда она вместе с матерью управляла универмагом, то считала своего кузена Жюля добропорядочным, но ужасно скучным человеком. Его сын Давид не остался в семейном деле, а вернулся к профессии своего предка – стал врачом. С ним Клэр было легче общаться, а его жена и дети были очень милы. И вообще, неожиданно для себя она нашла утешение в том факте, что и после смерти матери в Париже и старом доме в Фонтенбло остались ее родные.

После похорон она задержалась во Франции, чтобы уладить формальности с вступлением в наследство, и из-за этого оказалась свидетелем экстраординарных событий.

Как раз в те дни конфликт студентов с администрацией университета внезапно перерос в демонстрации и массовые уличные беспорядки в Латинском квартале. Поскольку Клэр остановилась в квартире матери на улице Бонапарта, то находилась вне опасной зоны, но при этом совсем рядом с происходящим.

Самой ужасной была первая ночь после похорон. Огромные толпы студентов сражались с полицией, которая заняла Сорбонну, – швыряли булыжники, выломанные из старых мостовых. Повсюду возникли баррикады, горели автомобили, и внушающие ужас отряды спецназа, вооруженные тяжелыми дубинками, нанесли серьезные увечья множеству молодых демонстрантов. В течение нескольких дней к студентам присоединились профсоюзы и рабочие Франции. Всеобщая забастовка заставила замереть всю страну, и даже сам де Голль, казалось, был в шаге от падения.

При этом всех притягивал Латинский квартал. Студентам позволили занять университет. Каждый вечер Клэр и Эсме вместе уходили бродить по кварталу. Они спускались по улице Бонапарта к церкви Сен-Жермен-де-Пре и пили кофе с коньяком в кафе «Дё маго», где им несколько раз довелось заметить Жана Поля Сартра. Они заходили в Сорбонну и слушали, как студенты, рабочие и философы планируют новую Парижскую коммуну и новый, лучший мир. Возможно, ораторы имели склонность к марксизму и, скорее всего, были подвержены идеализму, но ведь все они – наследники Французской революции. Где же еще можно было найти эту смесь риторики, философии и французского остроумия, как не в старом Париже?

Это было хорошее время для молодости. Через несколько недель Франция вновь изберет президентом консервативного де Голля. Но если в Америке протесты против призыва в армию для отправки во Вьетнам привели к социальным переменам, то и во Франции, полагала Клэр, может произойти нечто подобное.

Она была рада, что увидела все своими глазами.

Буквально за день до возвращения Клэр в Америку Эсме подбросил ей эту сумасбродную идею:

– Я бы хотел чаще видеться с тобой. И тебе самой очень нравится Париж. Теперь, когда бабушки не стало, тебе нужен предлог, чтобы приезжать сюда. Почему бы тебе не купить маленькую квартирку здесь? Тебе это вполне по карману.

– Нет никакого смысла покупать постоянное жилье, если я не собираюсь проводить здесь достаточно много времени, по крайней мере два-три месяца в году.

– А что тебе мешает?

– Да нет, глупости, – сказала она тогда.

Все же в Америке она поговорила о такой возможности с дочерьми. Те были заняты своими молодыми семьями и выразили сомнение в том, что смогут часто пользоваться квартирой на другом конце света.

– Купи ее для себя, если хочешь, – сказали они ей.

Но, как и большинству матерей, Клэр трудно было делать что-либо для себя. Поэтому она обратилась к Филу.

С Фрэнком они, постепенно отдалившись друг от друга, развелись еще в пятидесятых годах, как только выросли дети. Фрэнк женился снова. У Клэр было несколько романов, ни один из которых не принес ей большого удовлетворения. Тогда она сосредоточилась на работе.

И в результате создала себе пусть негромкое, но имя. Ее перу принадлежали три монографии по искусству и два художественных произведения из жизни художников. Они хорошо продавались в Америке и, к ее великому восторгу, были переведены и успешно изданы во Франции.

А потом Клэр нашла Фила. Или, если верить Филу, он ее нашел.

Фил был ее другом. Теперь он стал и ее мужем, чему Клэр не переставала радоваться, но прежде всего он был ей настоящим другом. По сравнению с Фрэнком он был невысок и далеко не так красив, немного даже полноват, и глаза у него были самые обычные – карие, добрые глаза, которые не вызывали у Клэр слабости в коленях. Он был врачом, вышедшим не так давно на пенсию. Дочкам ее Фил понравился, и это было важно. Столь же важно, как то, что он понравился и ее матери. После того как они прожили вместе год, но не были еще женаты, Мари сказала ей:

– Я включила Фила в свое завещание и подумала, что тебе нужно об этом знать. Я решила оставить ему тот пейзаж с вокзалом Сен-Лазар в снегу. Тот, кисти Норберта Гёнётта.

– Но мне всегда так нравилась эта картина! – воскликнула Клэр.

– Да, милая, знаю.

Когда Клэр спросила Фила, что он думает о квартире в Париже, тот был немногословен:

– Я считаю, тебе следует купить ее. У тебя там семья.

– Мы не очень близки с семьей Жюля. А если Эсме захочет увидеть меня, то пусть сядет на самолет и прилетит сам. Он свободен, и денег у него предостаточно. А я вполне счастлива жить здесь, с тобой.

– То есть ты не хочешь свозить меня в Париж?

– Не на целый месяц же. Ты не говоришь по-французски.

– Я научусь. Это будет интересно.

– Нет, я не могу просить тебя о таком, и все лишь ради одной меня.

– Мое предложение остается в силе.

Но Клэр на время выкинула эту мысль из головы и провела лето очень приятно, плавая под парусом и навещая внуков – своих и Фила.

А затем Эсме, с присущим ему нахальством и чувством юмора, прислал ей телеграмму: «ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО».

– Это смешно, – сказала она.

– А может, стоит съездить? – возразил Фил.

Конечно же, она была идеальной. Она была прелестной настолько, что невозможно выразить словами. Находилась квартирка прямо на острове Сите и имела привлекательную своей старомодностью гостиную с древними балками и две спальни. С одной стороны из нее открывался вид на Сену, а с другой – на высокие арки Нотр-Дама. Как романтично! Как увлекательно!