Можно и нельзя (сборник) - Виктория Токарева

На этот раз Колька вернулся молчаливый: получил двойку по письму. Сел на пол, стал расшнуровывать ботинки. Потом развязал тесемки на шапке. Размотал тесемки на куртке. Весь в шнурках и тесемках. Волосы под шапкой вспотели. Вид был жалкий. У Марьяны захолонуло сердце от любви и тревоги.

А вдруг начнется гражданская война, отключат тепло и электричество? Вдруг начнутся погромы? У Кольки двенадцать процентов еврейской крови, да кто будет считать? Уже казачество старую форму из сундуков достает, шашками поигрывает…

Марьяна потрогала у Кольки железки. Как бобы. Все время увеличены. А именно отсюда и начинается белокровие.

В детстве Марьяна лежала в больнице с гепатитом, насмотрелась на детей с железками. Они вспухали, как теннисные мячики. Железки росли, а дети усыхали. Как долго они умирали, как рано взрослели.

У Марьяны мерзла кожа на голове, волосы вставали дыбом. Хоть и знала — все в порядке: Кольку осматривали лучшие врачи. А все равно волосы дыбом. Сегодня в порядке. А завтра…

«Ты как умная Эльза», — отмахивался Аркадий.

Марьяна знала эту немецкую сказку. Умная Эльза все время предвидела плохое.

Колька переодевался в домашнюю одежду и усаживался за стол. Он вдохновенно жевал и глотал, а Марьяна сидела напротив и смотрела, как он жует и глотает, и буквально физически ощущала, как с каждым глотком крепнут силы, формируются эритроциты и свежая кровь бежит по чистым детским сосудам. И в ее душе расцветали розы.

После еды — прогулка. Легкие должны обогатиться кислородом и сжечь все ненужное.

Колька мог бы гулять один. Детская площадка видна из окна. Но ведь несчастья случаются в секунды. Дети жестоки, как зверята. Суют друг другу палки в глаза. Столько опасностей подстерегают маленького человека. Маньяки ходят, уводят детей, а потом объявления по телевизору: пропал мальчик, шапочка в полоску, синяя курточка.

Марьяна одевается и идет с Колькой гулять.

Он носится туда-сюда, как пылинка в солнечном луче.

Взбегает на деревянную горку и бесстрашно съезжает на прямых ногах. Сейчас споткнется и сломает ключицу.

— Ко-оля! — душераздирающе кричит Марьяна.

Но он не слушается, рискует. Детство распирает его душу и маленькое тело.

Тамара талдычит: работа, любовь…

Какая работа? Отвлекись хоть на час, и все начнет рушиться, заваливаться набок. Колька будет оставаться на продленке, есть что попало, научится матерным словам. Дом зарастет пылью, на обед готовые пельмени. И все тепло вытянет, как на сквозняке. А во имя чего?

Вырастить хорошего человека — разве это не творчество? Он будет кому-то хорошим мужем и отцом, даст счастье следующему поколению. Разве этого мало?

Колька съехал с горы и смотрит в сторону. Что-то он там видит…

— Папа! — вскрикнул Колька и стрельнул всем телом в сторону. Увидел отца.

Марьяна догадалась, что сегодня Аркадий не пошел в мастерскую. Захотел домой.

Аркадий протянул руки. Колька скакнул в эти руки, как лягушонок. Обнял отца ногами и руками.

— Я дарю тебе шарф! — объявил Колька и снял с себя шарф, белея беззащитной тоненькой шеей. — Возьми!

— Спасибо! — серьезно сказал Аркадий.

Вид у него был почему-то грустный.

Марьяна смотрела на самых дорогих людей, и кожа на голове мерзла от ужаса: что с ними будет, если она умрет? Хотя с какой стати ей умирать… Просто умная Эльза бежала впереди и все посыпала серым пеплом…

Вечером смотрели «Вести» и «Время». Это были хорошие часы.

Колька спал, справившись с днем. На кухне тихо урчал красный японский холодильник. В нем лежали красивые продукты, как натюрморт у голландцев: крупные фрукты, розовое мясо. Мясо на верхней полке, ближе к холоду. Фрукты внизу. Творог и сыры посередине. Все на месте и ничего лишнего, как строфа в талантливом стихотворении.

В мире происходили разные события: Гамсахурдиа сидел в подвале дома правительства и не хотел отдавать власть. Эрик Хонеккер отсиживался в чилийском посольстве и не хотел возвращаться в Германию. Буш с женой куда-то отправлялись на самолете. Жена — седая и толстая, а он — постаревший юноша. Вполне молодец.

Тамара где-то танцует с татарином и ловит его ускользающий взгляд. А температура опять ползет к нулю, и зима никак не установится.

II

Утром Марьяна забежала послушать «самое интересное».

— Он ЭТО делает, как бог на Олимпе, — таинственно сообщила Тамара.

— А у богов по-другому, чем у людей?

— У них божественно.

— А это как?

— Не объяснить. Это надо чувствовать.

— А что ты чувствуешь?

— Прежде всего — не стыдно. Для меня главный показатель — стыдно или нет. Если стыдно, значит, надо завязывать: Бог не хочет. А если не стыдно — значит, Богу угодно. Надо себя слушать. Иногда бывает так пакостно. А тут — душа расцветает… такой волшебный куст любви.

— А когда вы успели? Где? — поразилась Марьяна.

— В машине. Музыка из приемника лилась. Вальс Штрауса…

— Значит, в ритме вальса?

— Выхожу — асфальт блестит. Просто сверкает.

— Дождь прошел, — подсказала Марьяна.

— Да? — Тамара поразмыслила: — Может быть. И знаешь, что я поняла?

— Что ты поняла?

— Любовь — это и есть смысл жизни. Люди все ищут, ищут, а вот он… и другого смысла нет.

Тамара помолчала, потом призналась просто, без патетики:

— Я не могу жить без любви. Я не представляю себе, что я буду делать в старости.

«Привыкнешь», — подумала Марьяна, но вслух ничего не сказала.

— Ну, я пойду. — Марьяна поднялась.

— У тебя вечно одно и то же, — обиделась Тамара.

— А у тебя?

— А у меня всегда разное.

Любовь как свет. И количество света каждой женщине выделено одинаковое. Но Марьяна живет при постоянном ровном освещении. А Тамара — яркими вспышками. Вспышка — темнота. Опять вспышка — опять темнота.

Днем было то же, что и всегда, но с оттенками. У Кольки в школе украли пуховую куртку. Пошли к учительнице, у нее были испуганные глаза.

— А вы не одевайте его в хорошие вещи, — посоветовала учительница. — Купите просто ватничек.

— А где я его куплю? — спросила Марьяна.

Вопрос повис в воздухе. Ничего купить было нельзя, и учительница это знала.

Вышли на улицу. Кольку сопровождал его лучший друг Гоша.

Марьяна сняла с себя куртку и надела на сына.

— А ты? — спросил Колька.

— А я так… Здесь близко.

— Моя мама тоже отдала мне свою шапку, когда у меня украли, — сказал Гоша.

Дома Марьяна полезла на антресоли и достала старое Колькино пальтецо. Он был в нем такой зашарпанный и жалкий, такой совок, что Марьяна зарыдала.

Куртки не очень жалко, это восстановимая утрата. А жалко Кольку, который ходит в ТАКУЮ школу, в ТАКОЙ стране.

Другой страны Марьяна не хотела. Но она хотела, чтобы в ее большом доме был порядок. А когда он еще будет, порядок?

Аркадий делал все, чтобы оградить семью от смутного времени, но время все равно заглядывало в их дом и кривило рожи. И никуда не денешься. Хоть и в красивой квартире, как в шкатулке, — ты погружен в толщу времени. Дышишь им. Хорошо еще, что не стреляют и пули не прошивают стены.

И температура опять ползет к нулю. И сквозь эту слякоть и неразбериху — длинные междугородные звонки. Школьная подруга Нинка Полосина приглашает на свадьбу дочери.

Как бежит время: давно ли сами были девочками, вместе возвращались из школы. Теперь Нина — мама. Дочку замуж выдает.

— А сколько ей лет? — не понимает Марьяна.

— Восемнадцать. Учится на первом курсе.

А ее Колька учится в первом классе. Нина родила в двадцать. Марьяна в тридцать.

— Я постараюсь! — кричит Марьяна. Но она точно знает, что никуда не поедет.

— Поезжай! — неожиданно предлагает Аркадий. — Все-таки новые впечатления.

— Какие впечатления! — удивляется Марьяна. — Чего я там не видела?

— Ну нельзя же все время сидеть на одном месте. Нельзя быть такой нелюбопытной, — с неожиданным раздражением замечает Аркадий.

— Ты хочешь, чтобы я уехала? — удивляется Марьяна.

— Надо отдавать долги. Долги юности, дружбы… Нельзя замыкаться только на себе.

Аркадий переключается с телевизора на газету. Он красиво сидит, нога на ногу. Красиво курит, щурясь одним глазом. А тут куда-то ехать. И преступность выросла. Войдет в вагон какой-нибудь прыщавый шестнадцатилетний и убьет с особой жестокостью.

Однажды, в отрочестве, Марьяна убивала гусеницу. Гусеница была сильная, с рогами, толстая, как сосиска. А Марьяна — еще сильнее и больше. Она придавливала ее к земле палкой. Гусеница выгибалась. Из нее летели сильные чувства: ненависть, боль, страх — и все это излучалось, шло волнами и доставало Марьяну, возбуждая не познанное ранее состояние. Наверное, оно называется — садизм. Садистам нужен чей-то страх, взамен нежности.