История упадка и крушения Римской империи [без альбома иллюстраций] - Э. Гиббон

Но физический труд сделался с течением времени ненужным. Послушник склонялся на убеждения передать все свое достояние тем святым людям в среде которых он решился провести остаток своей жизни, а пагубная снисходительность законодательства дозволяла ему передавать в пользу этих святых людей все, что могло ему достаться по завещанию или по наследству после его поступления в монастырь. Мелания отдала им свою столовую посуду (в которой было триста фунтов серебра), а Павла сделала огромный долг для того, чтобы помочь своим любимым монахам, великодушно разделявшим с богатой и щедрой грешницей те духовные блага, которые они приобретали молитвами и покаянием. Разбросанная по селениям и городам недвижимая собственность популярных монастырей непрерывно увеличивалась с течением времени, но редко уменьшалась от каких-нибудь несчастных случайностей, а в первом веке их существования язычник Зосим злорадно заметил, что для пользы бедняков христианские монахи довели большую часть человеческого рода до нищенства. Пока в них не угасало первоначальное религиозное рвение, они были честными и милостивыми раздавателями тех щедрот, которые вверялись их попечению. Но их дисциплина ослабела от материального благосостояния; они стали гордиться своими богатствами и, наконец, стали расходовать эти богатства. Их траты на общую пользу можно было оправдывать их желанием придать особый блеск богослужению и тем благовидным предлогом, что для такого учреждения, которое должно существовать вечно, нужны и прочные здания. Но во все века церковной истории обнаруживалась нравственная распущенность выродившихся монахов, совершенно позабывших о первоначальной цели своего существования, предававшихся чувственным мирским наслаждениям, от которых они отреклись, и позорно употреблявших во зло богатства, которые были приобретены суровыми добродетелями основателей монастырей. Их естественный переход от таких тягостных и вредных для здоровья добродетелей к свойственным всему человечеству порокам едва ли способен возбуждать в душе философа чувство скорби или негодования.

Жизнь первобытных монахов проходила в покаянии и в уединении, не прерывавшихся теми разнообразными занятиями, которые наполняют время и развивают способности людей рассудительных, деятельных и привыкших жить в обществе себе подобных. Всякий раз, как им дозволялось переступить за порог монастыря, они выходили не иначе, как вдвоем, наблюдали друг за другом и доносили друг на друга, а по возвращении домой должны были позабывать или, по меньшей мере, молчать о том, что видели и слышали вне монастырских стен. Исповедовавшие православную веру чужеземцы находили гостеприимный приют в особых комнатах, но вступать с ними в опасную беседу могли только избранные престарелые монахи, отличавшиеся испытанной скромностью и преданностью. Иначе как в присутствии этих последних не мог принимать своих друзей или родственников тот добровольный невольник, который запирался в монастыре, и считалось в высшей степени достойным похвалы, если он огорчал нежно любящую сестру или престарелого отца упорным отказом говорить с ними и видеть их. Сами монахи проводили свою жизнь без всяких личных привязанностей в обществе людей, которых свела случайность и которых удерживала в одной и той же тюрьме неволя или предрассудок. У отрекшихся от мира фанатиков не много было таких мыслей или чувств, которые они желали бы разделить с другими; особыми разрешениями настоятеля определялись время и продолжительность их взаимных посещений, а за трапезой они сидели молча, закутавшись в свои капюшоны, недоступные и почти неузнаваемые друг для друга. Умственная работа служит главным ресурсом для тех, кто живет в уединении; но ремесленники и крестьяне, которыми наполнялись монастыри, не были подготовлены своим воспитанием к каким-либо ученым занятиям. Они могли бы заниматься каким-нибудь ремеслом, но тщеславная уверенность в своем нравственном совершенстве заставляла их относиться с пренебрежением к ручному труду; да и не может ремесленник быть деятельным и предприимчивым, если он не находит поощрения в личной выгоде.

Время, которое монахи проводили в своих кельях, проходило в изустных или в мысленных молитвах, смотря по вере и по усердию каждого; они собирались по вечерам и вставали по ночам для публичного богослужения в монастыре. Их созывали по указанию звезд, которые редко застилаются тучами на безоблачном египетском небе, и простой рог или труба, подававшие сигнал к делам благочестия, ежедневно дважды нарушали тишину обширной пустыни. Даже сон — это последнее убежище несчастных — разрешался им в строго определенном размере; часы досуга монах проводил без занятий и без развлечений, и прежде чем кончался день, он не раз жалел о медленном движении солнца. При таком безотрадном положении суеверие не переставало преследовать и терзать своих жалких приверженцев. Покой, которого они искали в затворничестве, нарушался запоздалыми угрызениями совести, нечестивыми сомнениями и преступными желаниями, и так как они считали всякое естественное влечение непростительным грехом, то они постоянно трепетали при мысли, что стоят на краю пылающей и бездонной пропасти. От тягостной борьбы со страданиями и с отчаянием эти несчастные избавлялись смертью, а иногда и умопомешательством, и в шестом столетии был основан в Иерусалиме госпиталь для небольшого числа кающихся, которые лишились рассудка. Призраки, посещавшие их перед тем, как они дошли до такого крайнего и явного безумия, служили обильным материалом для рассказов о сверхъестественных событиях. Они были твердо убеждены, что воздух, которым они дышали, был населен невидимыми врагами, бесчисленными демонами, которые принимали различные внешние формы и пользовались всяким удобным случаем, чтобы запугивать их и, главным образом, чтобы вводить их в соблазн. Их воображение и даже их рассудок делались жертвами иллюзий, порождаемых крайним фанатизмом, и, когда читавший свои ночные молитвы отшельник невольно впадал в усыпление, он легко мог подумать, что видел наяву те страшные или привлекательные призраки, которые представлялись ему в сновидениях.

0 Монахи разделялись на два разряда, на обительных, подчинявшихся общим правилам дисциплины, и на отшельников, живших в одиночестве и дававших полную волю своему фанатизму. Между ними самые благочестивые или самые честолюбивые отказывались от монастырей точно так же, как они отказались от света. Самые усердные к вере монастыри — египетские, палестинские и сирийские — были окружены Лаврой, то есть уединенными кельями, расположенными в некотором отдалении от них в форме круга, а одобрение и соревнование служили отшельникам стимулом для сумасбродных подвигов покаяния. Они изнемогали под тяжестью крестов и цепей и сковывали свои исхудалые члены кольцами, запястьями, рукавицами и ножными латами из массивного железа. Они презрительно отвергали заботу об одежде, а некоторые дикие святые обоего пола славились тем, что нагота их тела была прикрыта только их длинными волосами. Они старались снизойти до того грубого и жалкого положения, в котором человеческая тварь едва ли чем-либо отличается от других животных, а одна многочисленная секта отшельников вела свое название от того, что паслась на полях Месопотамии вместе со скотом. Они нередко селились в логовище какого-нибудь дикого зверя, которому старались подражать, или заживо погребали себя в какой-нибудь мрачной пещере, продолбленной в утесе человеческими руками или руками самой природы, а мраморные каменоломни Фиваиды до сих пор сохранили на себе надписи, свидетельствующие об их благочестивых подвигах. Высшее достоинство пустынников заключалось в том, чтобы провести несколько дней без пищи, несколько ночей без сна или несколько лет, не сказавши ни слова, и особенную славу приобретал тот человек (если будет дозволено так злоупотреблять этим именем), которому удавалось построить такую келью или создать такое место жительства, что ему приходилось держать себя в самой неудобной позе и выносить все перемены погоды.

Симеон Столпник. 395–451 гг.

Между этими героями монашества имя и гений Симеона Столпника приобрели бессмертие благодаря оригинальной выдумке совершать покаяние в воздушном пространстве. Когда этому сирийцу было тринадцать лет, он отказался от профессии пастуха и поступил в один из тех монастырей, где соблюдалась самая суровая дисциплина. После продолжительного и тягостного искуса, во время которого Симеон неоднократно покушался из благочестия на самоубийство, он поселился на горе в тридцати или сорока милях к востоку от Антиохии. При помощи одной mandra, или груды камней, к которой он прикрепил себя тяжелой цепью, он взобрался на столб и с десяти футов постепенно достиг вышины в шестьдесят футов. На этой высоте сирийский отшельник выдерживал в течение тридцати лет и летнюю жару, и зимний холод. Привычка и упражнение научили его держаться на этом опасном посту без опасения свалиться и без головокружения и попеременно становиться в различные благочестивые позы. Иногда он молился с руками, сложенными крестом, но всего чаще он сгибал свой тощий скелет так, что голова почти касалась ног, а любознательный зритель, насчитавший тысяча двести сорок четыре таких поклона, отказывался от счета, которому не предвиделось конца. Язва, образовавшаяся на бедре, сократила его жизнь, но не прекращала его святых подвигов, и терпеливый отшельник испустил дух, не сходя со своего столба. Монарх, который вздумал бы кого-нибудь осудить на такую пытку, прослыл бы за тирана, но и власть тирана не была бы в состоянии принудить жертву своей жестокости долго вести такую ужасную жизнь. Это добровольное мученичество должно было постепенно довести и душу и тело до бесчувственности, и нет возможности допустить, чтобы фанатик, терзавший самого себя, мог питать сострадание к другим. Жестокосердная бесчувственность была отличительной чертой монахов во все века и во всех странах; их суровое бессердечие, редко смягчавшееся под влиянием личной дружбы, усиливалось от религиозной ненависти, а учреждение инквизиционного суда доставило им случай выказать все их беспощадное усердие.