Наваждение - Пола Волски

- Будь в моих силах заставить вас уехать, не сомневайтесь, я бы это сделал. Оставаться в столице для вас - чистое безумие, неужели не ясно? Как вам объяснить...

- Ох, Дреф, не стоит драматизировать. Здесь я в сравнительной безопасности; тем более что ждать недолго - как только дядюшка управится со своим делом. Так будет лучше для всех.

- Для всех, но не для вас. Ваше безрассудное упрямство...

- Лучше позаботьтесь о Шорви Нирьене, он нуждается в этом больше, чем я. Как идет суд?

- Как и следовало ожидать. Шорви и остальные слишком хорошо защищаются, их красноречие весьма досаждает Государственному обвинителю, судьям и присяжным Народного Трибунала. Я думаю, этому положат конец обвиняемым скоро заткнут рты.

- Вы хотите сказать, что Нирьена с друзьями убьют до окончания процесса?

- И лишат Кокотту ее законного лакомства? Вряд ли. Куда вероятнее, что под каким-нибудь надуманным предлогом Шорви просто лишат права защищаться, и это решит исход дела.

- Что вы тогда предпримете, Дреф? Я ведь знаю, вы что-нибудь да сделаете.

- Я? Если уж сам Кинц во Дерриваль признался, что бессилен одолеть молчание "Гробницы", то на что надеяться мне?

- Ложная скромность вам не к лицу; ваши надежды не имеют границ, как и ваша смелость. Я знаю, вы с друзьями обязательно попытаетесь помочь Нирьену, и бессмысленно вас от этого отговаривать. Вы твердили о моем безрассудном упрямстве. Ха! Я уповаю лишь на то, что вы не дадите себя убить. Своей смертью вы отнюдь не послужите Шорви Нирьену, а без вас на свете станет скучнее.

- Вот уж не чаял, что моя персона вызовет столь глубокое сочувствие! Что ж, я постараюсь, не обрекать вас на скуку.

- Постараетесь? И только-то? Вы, если захотите, способны на большее.

- Возвышенная дева, я начинаю подозревать, что вас волнует моя судьба.

- Разумеется, волнует, - вырвалось у нее против воли. Как некстати! Глупо. Обидно. Но слова сказаны, и она запнувшись продолжила: - Вы слишком умный и занимательный собеседник, чтобы умереть молодым. Я не выношу расточительства.

Так небрежно, так бесстрастно могла бы сказать только сама Цераленн. Элистэ покосилась на Дрефа - интересно, заметил ли он ее невольный ляпсус? Ей показалось, что он на миг помрачнел - от разочарования? Впрочем, скорее всего именно показалось.

- Вот как? Совсем не в стиле Возвышенных, но годы и жизненный опыт, несомненно, избавят вас от этого недостатка.

Как всегда, он побил ее своей невозмутимостью. У нее должно было бы полегчать на душе, однако не полегчало.

- А пока что, - продолжал Дреф, - не стоит из-за меня волноваться. Куда большего внимания сейчас заслуживает совсем другое.

- Например?

- Ваш дядя. Если не ошибаюсь, в самое ближайшее время он намерен освободить Евларка Валёра.

В столичном Арсенале царил вечный полумрак. Дни и ночи незаметно сливались, переходили друг в друга, и в ровном однообразии жизни их было не различить. Евларк Валёр потерял счет дням заключения - время для него застыло на месте. Он уже не вспоминал о Ворве, родной провинции с ее заболоченными лугами, высоким небосводом, мирной и вольной жизнью. Все это кануло в прошлое, вероятно, навсегда. Теперь он существовал в мире каменных стен и дверных засовов, железных оков, жестокосердных тюремщиков и огненных видений Заза, к которой был прикован цепью. Постылое постоянное общение с Чувствительницей привело к возникновению между ними особых уз, которые были ему в высшей степени тягостны. Он проник в сознание Заза - и так основательно, что расстался с душевным покоем. Стремление убивать снедало Заза денно и нощно, и Евларк все время ощущал гнет ее кровожадного вожделения. Он был изнурен и подавлен, пребывал в отчаянии, однако не решался протестовать. Огромные кулаки кузена Бирса напрочь выбили из него саму мысль о бунте. Раз Уисс решил, что ему, Евларку, надлежит оставаться здесь, значит так тому и быть до тех пор, пока Защитник не передумает.

Сломленный и раздавленный, Евларк искренне полагал, что все остальные чувствуют себя точно так же. Вот почему он удивился не меньше своих тюремщиков, когда Арсенал загорелся в самом прямом смысле слова. Правда, в отличие от стражей, Евларк сразу распознал чародейную природу огня.

Он спал, так что время, надо полагать, было ночное. Ему снился пламень, зеленый огненный выдох дракона в самую гущу толпы, - обычные видения помешанной на насилии Заза. Пробудили его истошные вопли народогвардейцев. Евларк разлепил веки и ужаснулся. Ему показалось, что он все еще барахтается в огненных грезах Заза. Со всех сторон взлетали языки пламени и рассыпались искрами, дым валил удушливыми клубами, метались обезумевшие народогвардейцы. Евларк жалобно вскрикнул, но тут выработанное суровыми упражнениями мастерство пришло ему на помощь, и он распознал действие чар, разом увидел наваждение во всей его силе - работу поистине великого мастера, соединившего обман зрения с безупречным воздействием на слух, обоняние и осязание. Евларк слышал треск пламени, вдыхал едкий дым, ощущал его привкус на языке и горечь в горле, чувствовал на коже обжигающее дыхание огня. Отменный спектакль, но кто же его поставил?

Народогвардейцам, однако, было не до художественных изысков. Они видели самый настоящий пожар. Что двигало поджигателем, кто он и чем завершится этот ужас - уж не гибелью ли незаменимой Заза? - над этими вопросами у них не было времени задуматься. Как и над диким бешенством Защитника, который наверняка разжалует, а то и арестует офицеров караула. В мыслях у народогвардейцев было только одно - спасаться, и как можно скорее, ибо в подвалах Арсенала хранилось достаточно пороха, чтобы поднять на воздух весь округ, если огонь доберется до бочек. Задыхаясь и кашляя, ослепленные народогвардейцы ринулись к деревянным дверям, которые тоже начали заниматься огнем.

Но элементарная человечность, не говоря уже о прямых должностных обязанностях, требовала спасти пленника. Не мог же несчастный просто так сгореть заживо, тем более что он приходился родным братом самому Защитнику? Поэтому начальник караула и капрал бросились к Евларку. У начальника имелись два ключа: один - от ножных оков, которыми пленник был прикован к Чувствительнице, другой - от ошейника, прикрепленного цепью к вделанной в стену скобе.

Евларк с любопытством следил за собственным освобождением. В его глазах наваждение было одновременно и жизнеподобным, и призрачным. Оковы с ошейником щелкнули и упали, народогвардейцы же видели совсем другое замки заело. Начальник караула, ругаясь на чем свет стоит, перебирал ключи, пробовал то один, то другой, совал в скважины, дергал, поворачивал - все без толку: замки не открывались. Капрал выстрелом из пистолета перебил цепь в том месте, где она крепилась к скобе, однако в его восприятии цепь осталась невредимой. А призрачное пламя тем временем разгоралось; языки его взлетали по стенам, плясали на потолочных балках и уже лизали серебристые бока Заза. От чудовищного жара трещали волосы, одежда начала тлеть, кожа пошла волдырями. Народогвардейцы не выдержали. В последний раз с жалостью глянув на обреченного, они молча рванулись к выходу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});