Соседи (СИ) - Коруд

дает ей покоя, она интуитивно знает, что он — оттуда, из прошлой жизни, и губы сами тянутся его касаться. Так, в обнимку, прижимаясь, тоже хорошо, даже чересчур — просто волшебно: как в сказке, конец у которой обязательно будет счастливым. В эти минуты рядом — спокойно и правильно, но ни того ни другого о минувшей уже ночи сказать язык не повернется. Как обмерла, как в одно мгновение окончательно помрачилось сознание, как тронулась рассудком, как заполыхала в момент, как впервые увидела его глаза так близко, так до сих пор и не очнулась, не потухла, до сих пор горит… Ночью в неё словно бес вселился, она была одержима, неуправляема, впала в беспамятство… Она же не такая… Что он о ней, тихоне, подумал? Щеки полыхают огнём, в голову бьёт кипяток. Это он виноват!

Бес, к слову, пока прекрасно себя в ней чувствует и на выход не собирается: пригрелся.

Уля горит, горит и никак не догорит. Потому-то и бодрствует в шесть утра. Несколько часов сладкой дремы, неги, забытья — и вот глаза распахнулись и жмурятся теперь в немом изумлении. Не верится, не укладывается… Но вот же! Ей не приснилось, это не плод сбрендившего воображения, не белая горячка: вот он! Мирно спит, она слышит размеренный стук сердца — тук… тук… тук… — чувствует тонкий запах кожи, осязает, как медленно поднимается и опускается грудная клетка. Замерла и греется. Пытается запомнить каждую секунду, каждую. Это его рука на её талии — надёжно притягивает к себе. Это линии его татуировки бегут по ребрам. Это его теплое дыхание щекочет кожу. Прижимается к нему крепче, желание влиться, слиться — необъяснимо. И неодолимо. Пальцы вновь стремятся в спутанные волосы, но вдруг разбудит? В носу почему-то непрерывно щиплет, внутри всё плавится, плавится и пускается в обезумевшую пляску, стоит разрешить себе отмотать назад, стоит поднять в памяти обрывочные картинки.

Друг с другом сплелись. Сейчас и тогда.

Память, пуская бурлящие волны по телу, возвращает к пережитому всего несколько часов назад… Как целовала отчаянно, распаляясь до неистовства, до умопомрачения; как всё не могла напиться. Как явственно чувствовала его откровенное желание и доходила до исступления. Как лихорадило от томления и нетерпения, как трепетала осиновым листом под сухими губами, вновь и вновь умирала в подернутых прозрачной дымкой синих глазах. Изнывала, доверялась ему, принимала его, наполнялась им, растворялась в нём и, впадая в забвение, теряя связь с миром, исчезала. В его руках взмывала выше, выше, выше — и содрогалась, разбивалась, растекалась тягучим расплавленным воском. Чтобы вскоре взмыть вновь. Тело отзывается напряжением каждой мышцы, ломит, а ей мало. Ей его так мало.

Ну почему он спит?

Ощущение переполненности требует высвобождения. Проваливаясь в дрёму, чувствовала, что всё отдала, всё. Всё, что накопилось в ней, выплеснула на него за эти воистину безумные, пролетевшие как одно мгновение, часы. Но, проснувшись, почувствовала, что отданное никуда не делось — безбрежная нежность, тепло и необоримая любовь бьются внутри, распирая рёбра и ища выхода. В ней еще столько! На вечность вперед!

А Егор спит…

Это сумасшествие какое-то, и поутру воспоминания разгораются пламенем на щеках, хотя ночью о смущении и речи не шло, она как с цепи сорвалась, была невменяема, какое там смущение?.. Низ живота снова шпарит, нутро просит, это сладкая, но всё-таки пытка. Еще чуть-чуть, и кому-то придётся проснуться…

Нет, не верит. Глаза видят, уши слышат, кожа осязает, тело отзывается, душа летает, его запах в ноздрях, ладонь на лопатках, а мозг ушел оффлайн.

Осторожно снимая с себя тяжёлую руку, Уля всё же чуть отодвинулась — совсем недалеко. Желание разглядеть свое счастье получше, во всем убедиться оказалось навязчивым. Полное умиротворение на его лице контрастировало с тем, что видели глаза: с глубоким запёкшимся порезом на виске и множественными ссадинами, припухшим уголком рта. С проступившей через бинт на плече кляксой крови и содранными, так ничем и не защищенными костяшками. С парой проявившихся на ребрах гематом и небольшими фиолетовыми пятнами на шее… Нет, шея — это… Это, кажется, просто кто-то перестарался. Пальцы невольно растерянно потянулись к собственной: если она умудрилась оставить такие отметины на Егоре, то что на ней самой?.. Он её шею истерзал, всю истерзал… Всё равно…

Смотреть на него — на эти длинные ресницы, брови, скулы, вихры, горбинку на носу — можно бесконечно, грудную клетку распирает нежность. А сердце болезненно сжимается от вида повреждений и мыслей о судьбе. Двадцать два года прожила с ним бок о бок, ни о чем не догадываясь. Ни словом не дал ей понять. Ночью заставил забыться, заставил ни о чем не думать, заставил отпустить себя, но сейчас… Егор никогда не был ровней изнеженным домашним мальчикам, никогда не показывал слабости, раз за разом оставляя её в догадках о его границах и пороге боли. Всё встало на свои места. Физическая боль не значит для него ничего, он привычен к ней с самого детства, не боится её. И, может быть, даже не замечает. Но душевная… Вот почему щиплет в носу. Она ведь всё слышала, слышала голос… Возвращаться мыслями к тому, через что именно близкому человеку к своим тридцати годам пришлось пройти, без саднящего кома в горле невозможно. А осознание, каково это — почти четверть жизни жить без любви, обрести её и так скоро потерять, просто-напросто сводит с ума.

И как теперь себя вести, непонятно. Наверное, так, словно ничего особенного не случилось, как бы ни хотелось расспросить его вообще обо всём, как бы ни хотелось узнать о том периоде во всех подробностях. Вопросов так много! И все они кажутся ей сейчас возмутительно бестактными. Можно попробовать аккуратно задать парочку и посмотреть на реакцию. Обязательно показать, что прошлое не имеет значения, что она выбрала его и точка. Успокоиться и ждать: вдруг он сам однажды захочет вернуться к теме. Не говорить маме.

При мысли о маме — первой за минувшие вечер и ночь — внутри поднялось цунами. Мама на даче у Зои Павловны, но ведь уже сегодня она вернется и… Скрывать это состояние не получится, конспиролог из Ули никудышный. Ульяна была уверена: если сейчас встать и поглядеть на себя в зеркало, то в отражении она увидит бессовестно счастливую девушку с сияющими глазами и улыбкой. Светящуюся, как стоваттная лампочка, и покрытую синяками в самых нехарактерных для них местах. Точнее, в очень характерных… И что теперь? Опять врать? Держать дистанцию? Нет, она не сможет и