Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

они жгли церкви.

Далмау не верил своим ушам: им заплатят за эту неделю! В воскресенье он покинул Каменоломню, осознавая, что с возвращением к нормальной жизни сюда не замедлят явиться прорабы и каменщики, и под палящим августовским солнцем бродил по Пасео-де-Грасия, где так недавно царила смятенная, напряженная атмосфера. Казалось, все буржуи, как один, ринулись на бульвар в своих лучших нарядах, под защитой победоносного войска. Далмау наблюдал, как они красуются, так бурно друг друга приветствуя, будто только что с честью вернулись с поля сражения, и тихо, без лишних жестов, обсуждая события, которые, среди прочих наименований, стали уже называть Трагической неделей. Далмау довелось подслушать иные из этих уличных разговоров между дамами в богатых уборах и кавалерами в черных шляпах и костюмах, с бородами и густыми усами всяких фасонов; благочестивые католики, они то и дело жаловались на толпы монахинь и священников, ищущих приюта в Барселоне. Как было не случиться тому, что случилось? Это носилось в воздухе! Богатые лицемеры, купившие даже солнце, которое не заглядывало в переулки к бедноте, теперь собирались купить и совесть рабочих, заплатив им за эту неделю. Как стерпеть такое? Ведь нельзя же просто предать все забвению: сгорело восемьсот церковных построек, среди них тридцать три школы, четырнадцать церквей и тридцать монастырей. Вся Барселона пылала, как факел.

Во время восстания погибло сто четыре человека штатских, мужчин и женщин, а раненых среди рабочих насчитывалось сотни. Среди военных, врачей Красного Креста и сил правопорядка было восемь человек погибших и более сотни раненых.

Однако, несмотря на восемьдесят поджогов и сотню погибших мятежников, несмотря на хаос, ярость и безвластие, на клириков никто не нападал и призыву Лерруса никто не последовал: ни одну монахиню не изнасиловали. Погибли только три священнослужителя: двоих застрелили – один набросился на толпу с пистолетом, второй пытался удрать с деньгами и ценностями общины. Третий священник погиб случайно, никто этого не хотел: он задохнулся в своей церкви во время пожара, спрятавшись в подвале; восставшие понятия не имели, что он там.

И ко всеми отмеченному отсутствию насилия по отношению к клирикам можно добавить другую черту, характеризующую восстание: несмотря на то что рабочие выступили без предводителя, без какого-либо контроля, на буржуазную собственность не покушался никто. Не пострадала ни одна фабрика, ни один банк; остались нетронутыми дворцы богачей, за исключением тех, что принадлежали промышленникам, развязавшим войну в Рифе, да и их дома и фабрики не были ни разграблены, ни сожжены.

Уже говорили о тысячах задержанных. Мысль об этом заставила Далмау смотреть на улицы иначе. Не обращая внимания на буржуа, прислугу, лошадей и экипажи, даже на немногие автомобили, дымящие и грохочущие, он стал подмечать многочисленные патрули военных и жандармов, которые зорко следили за всеми и каждым, кто не составлял часть этой идиллической декорации. Далмау почувствовал, что и на него смотрят. Один из рабочих, с которым он делил убежище в Каменоломне и у которого были при себе ножницы, остриг ему волосы и подровнял бороду, но больше Далмау ничего не мог сделать, чтобы не походить на того, кем он на самом деле был: простой каменщик, сносящий дома в старом квартале, чтобы там проложили магистраль и богачи смогли добираться до порта, не смешиваясь с нищими и обездоленными. Таким, понял он, его видят солдаты и полицейские, поэтому, проскользнув между гуляющими, укрылся в боковой улочке, предварительно оглядевшись, нет ли там солдат. Пересек Рамбла-де-Каталунья и направился к университету, откуда можно проникнуть в старый квартал и добраться до улицы Бертрельянс. Наверное, Эмма там, и может быть, теперь, когда в Барселоне восстановлен мир, туда вернулись его мать и Хулия.

Старый город был занят войсками. Там жители квартала все еще разбирали баррикады и укладывали на место булыжники мостовой. Далмау присоединился к одной из таких групп, работавших под руководством солдат, молодых ополченцев, которые не только принадлежали к тому же социальному слою, что и те, против кого они шли сражаться, но и следили за рабочими вполглаза, считая свой долг уже выполненным. Там, таская камни точно так же, как и на улицах, где он сносил дома, Далмау видел, как полицейские входят в здания и возвращаются, грубо толкая перед собой задержанного. Не раз и не два повторилась эта сцена, и большинство тех, кто разбирал баррикады, замедляли темп и молча переглядывались с пониманием и грустью. Это мог быть друг, сосед, товарищ, родственник, но никто не осмеливался вступиться; тирания, ненависть, а главное, месть завладевали городом. От первой баррикады Далмау перешел к другим и даже провел какое-то время с солдатами из Валенсии. Они приплыли морем, поэтому явились первыми. Когда они прибыли в Барселону, из порта отходил корабль, увозивший солдат в Мелилью. В Трагическую неделю войска не защищали церкви, монастыри и школы, но резервистов продолжали посылать в Африку защищать интересы богачей.

– Один из моих братьев там, в Рифе, – солгал Далмау. Двое валенсийцев нахмурились, понимающе покачали головой. – Иду к матери узнать, нет ли каких вестей, ну и утешить ее немного.

Он уверенно, с апломбом пересек Ла-Рамбла, ведь солдаты на другой стороне улицы, уроженцы Бургоса, исторического, монументального города в центре Испании, видели, как он непринужденно болтал с валенсийцами.

– Те, на другой стороне, говорят, – объявил он, показывая себе за спину большим пальцем, – чтобы вы сегодня ночью не ходили к шлюхам: вы на них нагоняете такую скуку, что девок потом не раскочегарить.

Он дошел до атенея и все еще слышал, как солдаты переругиваются через Ла-Рамбла; двое из Бургоса шли рядом, не отставали, все спрашивали, что именно сказали о них валенсийцы.

– Что тут происходит? – рявкнул капрал другого патруля у входа на улицу Бертрельянс.

– Эти… – Далмау показал на двух солдат, идущих рядом. – Чуть не передрались из-за шлюх, к которым пойдут ночью! – Он расхохотался и пошел дальше, даже не замедлив шага.

– Я сейчас покажу вам шлюх! – заорал капрал, не позволяя солдатам и