Повесть о Поле Фимкиной - Сергей Фролов

— Верно! Верно! — наперебой заговорили бабы в автобусе. — Есть тут грех, люди избаловались.

— Вот и избаловались! Дай нам хоть золотого, все одно найдут слабинку и присосутся к ней! Эх, господи, когда же поумнеем? — горько так заключил Ефим.

Неподвижные, густо оцепившие пруд рыбаки, будто вросли в берег и прикованно смотрели на удочки. Казалось, нет у них сейчас забот важнее, чем рыбалка. Многие приехали компаниями — там у машин ходили мужчины и женщины в ярких купальниках, подлетал в воздухе голубой мяч. Разговор Ефима и Мишуни, перебранка пастуха с Зинкой, хорошо слышные над вечерней водой, никого из приехавших рыбачить и отдыхать не отвлекали. Словно между ними и Мишуней с Ефимом, а также доярками со стадом коров стояла глухая непроницаемая стена. И поэтому беспечность, с которой вели себя городские у машин, их чужие, себялюбивые голоса наполняли воздух ощущением витаемой в нем опасности, беды. Если Зуиха молилась за весь род людской, вспомнил о бабке Леня, то она, наверно, молилась и за этих горожан на пруде. Но молитва ее была, видно, напрасной.

Мишуня угнал лошадей в луга, собрались и уехали доярки. Невидный отсюда, где-то в заливе, тонко, как комар, выпевал свое насос поливочной установки, с трудом гнал по трубам воду на сеяные травы. За лето два-три раза скашивает клевер и эспарцет комбайн, мельча их в себе. Этой травой, которую называют зеленкой, Ленина мать кормит колхозных телят.

После того, как уехали доярки и Мишуня, а Ефим скрылся в своей будке на колесах, назойливей и громче, казалось, зазвучали голоса приезжих. Стало одиноко над водой, и обнаженней, горше представилось теперь привезенное Мишуней известие.

Леня почти не смотрел на поплавок удочки и только метал сердитые взгляды по берегам на раздражающе яркие в закатном свете машины, на женщин в купальниках и рыбаков, будто все они были виноваты в случившемся, да знать лишь не хотят об этом. Но наехали и ведут себя хозяевами — карпов тут для них вырастили…

Леня воткнул свое удилище в берег и наказал Толику:

— Погляди тут, я сейчас!

Он сорвался с места и в одну минуту пропал за плотиной. Обежал ее по глубокому, прохладному дну дола и за кардой прокрался к тальнику.

Скоро он вернулся и, затаясь, скрывая свою разгоряченность недавней безоглядной смелостью, как ни в чем не бывало сел на свое место.

Появился в двери будки Ефим. Он подошел к берегу и, наклонясь, поплескал водой на лысину, остужая в себе дневной зной. Не поднимая головы, он совсем буднично и мирно проговорил:

— Лень, бегите домой. Ишь мне рыбаки!

— Сейчас.

— Дядя Ефим, а кто это в пруду укает? — спросил Толик.

— Быки водяные. Вот я вас живо палкой-то. Мне пора в ночь коров пасти, а вы все рыбачите! Там теперь бедная Шура, мать-то ваша, все село насквозь пробежала, вас ищет…

В какой-то миг смолкли лишние звуки над водой. Даже горожане у машин прекратили ребячиться, угомонились. Стало тихо-тихо кругом.

Солнце село, но подсвеченные им облака золотистыми грудами лежали на небесном, завораживающе далеком дне пруда. В контраст отраженным в воде облакам степь посерела, и повсюду улегся чудный покой. Он был как венец суетному жаркому дню. Травы, вода, птицы — все присмирело, все смолкло в природе, явившейся во всей строгости и простоте собственного творения, в красоте и разумности мирозданья. Все объял и все покорил этот чудный покой. И совсем непонятными представились теперь людские раздоры на такой мирной земле.

Но тут по глади пруда, как бы сказочной, зеркально светлой, проскользила надувная лодка, подплыла к берегу, на котором все еще сидел Ефим, и Леня насторожился.

Оба рыбака, одетых в штормовки, в цветастые несолидные кепки, втащили лодку на сухое, и один из них сразу же направился к тальнику. «Слышь, — тревожно окликнул невидимый в тальнике рыбак. — Иди-ка быстро сюда!» Второй рыбак возился у машины и не торопился на зов.

Леня совсем притих, боясь оторвать взгляд от поплавка. Теперь ему казалось, что все на берегу догадываются и о не прошедшей еще рези в его пальцах, которыми он тянул капроновые ячейки бредня, и об исходящем от рук лежалом, складском запахе дробленки, упрятанной рыбаками рядом с бреднем и перенесенной Леней в кормушки на карду, и о звучном, довольном посапывании коров, потянувшихся чуткими зеркальцами к неожиданному лакомству в кормушках.

«Ну, я кому говорю?» — снова послышалось из тальника. Второй рыбак забухал по земле литыми сапогами и тоже скрылся в кустах. Там стало шумно, неспокойно. Затем оба подбежали к воде и растерянно заозирались по сторонам, оглядывая разом весь пруд, рыбаков по берегам. Послышалась брань: «Ну, твари, ну, твари!» — «Еще какие! Если найду, тот попомнит мне мать родную!» — «Дядя, ты не видел, кто тут лазил?» — «Мне вас всех не переглядеть!» — ответил Ефим. «Эй, ну-ка сознайтесь — кто? Ведь убью же, в землю затопчу гада!» Их угрозы и непристойная ругань, суетливый бег с громким топотом сапог по земле спугнули покой над прудом. В воздухе снова повеяло опасностью, бедой.

Знакомый Лене парень в кепке украдкой покосился в их сторону, тихо, опасливо сказал: «Убегайте! Живо убегайте!»

Мальчики торопливо смотали удочки и побежали было к дороге, огибающей поле суданки. Но тут снова послышались голоса сзади: «Глянь, не они ли?» — «Они, они! Держать их! Лови!»

Над прудом стало шумней, крикливей. Слышно было, как за ребят вступился пастух Ефим.

Беглецы припустили, прямо-таки стреканули по ковыльной равнине, затем резко вильнули к зеленому полю и мигом пропали в суданке.

5

Ветер шумел в ушах ребят — так уносили их быстрые ноги. Потревоженная мальчиками суданка зашумела, залопотала перед ними, раскачивая стеблями и метелками. В испуге Лене как бы чудился ее живой ворчливый голос: «Ишь, проказники! Напроказили, напроказили…»

Когда пруд порядком отдалился, мальчики успокоились и побежали тише. Высокая — выше головы — трава надежно укрыла их, за спиной стало глухо — ни погони, ни голосов. Но на дорогу Леня выходить все же поопасался и держал прямой путь через поле к селу.

В чаще травы уже улеглась прохлада, и только по верху веял теплый вечерний воздух, приправленный запасами остывающей земли. Теперь Лене стало весело, оттого что они так ловко смылись от рыбаков, показали им хорошую фигу. Пусть теперь ковыряются всю ночь, чинят свой бредень. И Толику тоже было интересно бежать рядом с братом иной, необычной дорогой, пробираясь через суданку.

Но в воздухе между тем все заметней бледнел дневной свет, а трава из зеленой становилась темной и выше дыбилась над головой, как будто росла на глазах.

Где-то на середине пути неожиданно из-под ног мальчиков выскочил серый ком и, как брошенный с большой силой камень, стремительно и шумно пролетел меж стеблей. Леня от неожиданности остановился, а Толик ничего не понял и спросил:

— Что это, а? Леня, что?

Леня через минуту пришел в себя и сказал облегченно:

— Эх, да ведь это заяц!

— Вот здорово! Что же ты его не поймал?

— Попробуй поймай.

Теперь они побежали быстрей. Высокая суданка долго не кончалась, дома все не было, становилось темней, и Толик начал недовольно хныкать:

— Леня, а если волк?

— Какие тебе тут волки?! В суданке волки не водятся.

— А если водятся?

— Нет, волки не здесь, они в другом месте. А тут только зайцы да перепелки. Ты не отставай, — успокаивал он брата, а у самого нехорошо стало на душе.

Чем дальше уходили они в глубь поля, тем меньше ощущалось тепла в воздухе. Высоко в небе погас последний отблеск дневного света, загустели сумерки.

Ребята пробежали еще немного, и тут их накрыла полная тьма. Леня остановился, чтобы оглядеться. Было совсем безмолвно вокруг, и казалось, что всюду в стеблях кто-то таится и подстерегает. Он был многолик и мерещился то маленьким неведомым зверьком, то громадным лохматым чудищем. Сразу же затосковалось по дому, его теплу и уюту.

А села и признаков не было, хотя по времени и по пройденному пути ему давно бы пора открыться. Поле стало неузнаваемым и суровым и теперь заманило их во тьме неизвестно куда. Леню настигла страшная мысль, что они никогда не выберутся из суданки и умрут тут от ночных страхов. Он впервые покаялся, что побежал полем, хотя на открытой дороге их могла ожидать иная неприятность. В общем, так или иначе, а незадачливая сегодняшняя рыбалка все равно оборачивалась для них бедой…

Тут Толик поднял к Лене бледное лицо, и в одно мгновение темные в ночи глаза брата наполнились слезами — в них мелко, бессчетно засверкали звезды; рот на белом лице его скривился, и резкий плач пронзил тишину.

— Ты куда завел, к мамке хочу! Все ей расскажу…

«Где она, мамка-то?» — про себя подумал Леня.

Не переставая ощущать как бы раздирающий его изнутри плач брата и едва сдерживаясь, чтобы не разреветься вслед за Толиком, Леня еще раз потерянно огляделся: во тьме их плотно обступали черные сплетения густой суданки. Над головой высилось огромное, зияющее провалом небо; холодным из беспредельности светом мигали рассыпанные в нем звезды. Между полем и звездами, казалось, не было иного, кроме пустоты, мира.