Ландскнехт. Часть вторая - Алексей Штейн

— Точно, братец! — гудит сосед слева — коренастый бородач — Каждый сам дело делает и за него отвечает!

Это, я, выходит, вслух брякнул. Ну, да и ладно. Таким шагом мы на злости отмахиваем километра два, потом даже Кане приказывает сбить шаг — мостик впереди. Мосток крепкий, но положено. Дальше идем спокойнее, но все равно настроение какое‑то… боевое. Таким макаром, с недолгими передышками, топаем до вечера. Надо сказать, мотопехотинцем быть — оно куда как приятнее, все же. Поклажи у нас, правда, нету — даже патронов нету… ну, почти. То есть, идем налегке. И, как я так смотрю по прошлому опыту — для пешего похода — довольно быстро. Видно, торопится капитан. Нужны мы где‑то. Сразу вспомнилось — зачем мы там нужны — и как‑то настроение упало.

Как начало темнеть, мы уже забрались довольно высоко в предгорья. Ну, или как это называется — такие невысокие, но крутоватые, лесом поросшие холмы что мы из крепости видали. Сплошь из каменистых осыпей. То есть, те‑то холмы, что с крепости видно, миновали, а за ними следующие, и потом еще — а дорога‑то все вьется и петляет. Потому что напрямки, по осыпи да по лесу — куда как медленнее выйдет. Вроде и не далеко отошли, а много отшагали. Оттого и гнал нас капитан. Но все же, под вечер, в сумерках уже, скомандовал он привал на берегу ручейка, приказал стать на ночевку. Взводные засуетились, пытаясь, видно, вспомнить — как это делается. Да, господа офицеры, подзабыли вы, как это — солдатами на деле командовать… или и не знали никогда? Смотрю, ка — вэ — два вроде как вспомнил, нарезает смены, определяет где стоять охранению… А наш совсем раскис, только, как рыба, пасть разевает. Кане, смотрю, сплюнул, и приказал нам всем хворост для костров собирать, а взводного ледяным тоном подозвал к себе. Тут ведь опять что — нельзя командовать штрафниками — кому‑то из них. Даже Кане не имеет права назначить такого. Только в бою, если убили командира — и то до конца боя пока нового не назначат. Вот и тут. Привалило капитану счастье. Если это не барона шутка, а его личная, этих сволочей во взводные прибрать — то, похоже, он уже жалеет. Но, правильный — отчитывает взводного не при нас. И матюгов не слыхать. Вот только, как вернулись мы — вид у нашего взводного был такой, что хоть аллегорию отчаяния с него ваяй. Из говна и пепла. Что, надо заметить, изрядно подняло нам настроение. Разожгли костры, взводный кое‑как разбил смены, настало время ужина. Оба взводных, не сговариваясь, устроились в центре нашего бивака, рядом с капитаном. Тот поморщился, но промолчал. Впрочем, к ним не подошел и их и подавно не пригласил 'к столу'.

А у нас как‑то, в отличие от второго взвода, рассевшегося по двое — трое у костерков — сразу, едва наше недоразумение убежало, организовался общий стол. Сложили длинный костер, расстелили две плащ — палатки — и набросали из своих запасов, кому чего не жалко. Тут же, посовещавшись, доверили делить все рыжеволосому рябому парню — большинство у нас были из пехоты, и они его все отрекомендовали как 'честного до глупости'. И сели все есть вкруг, окромя разве смены, что уже заступила сразу — но им Рыжий Бруно тщательно отмерил порции. Смотрю, капитан встал, прошелся, глянул внимательно. Мы чуть напряглись, но нет, ничего, ушел обратно. Интересно, вот он все ж такой из себя… а как оно ему — ночевать посреди чужой, вражеской, хоть, вроде как, и на их стороне числящейся, штрафной роты? Один ведь… захотим зарезать — никто ж не поможет. Но виду даже ведь не подаст. Странно конечно, что вот так вот, один он с нами остался.

Пока размышлял — часовые, что стояли на стороне, откуда мы пришли, тревогу подняли, мы все всполошились было — но тут же разрешилось все — на телеге приехали двое наших сержантов, писарь, он же водитель телеги, и солдат с лошадиной мордой, судя по всему — наше хозобеспечение. Ни у кого больше столь кислых морд не видывал. Стали они посередине, образовав что‑то вроде цитадели, от телеги тенты натягивать стали. Я нашим предложил — может, тоже — палатки соорудим, как положено? Чего поодиночке в кутаясь в плащ — палатки спать?

— А часовые? Им без плаща как?

— А нехай передадут следующей смене свои, и все.

На том и затеялись, соорудили, под заинтересованным взглядом капитана и сержантов палатку. Все как положено, честь по чести. Расстелили на земле, чтоб лечь рядком, и накрыться хватит — вместе всем спать оно и теплее, и если роса сядет или дождик — то под общей палаткой суше. Слышу — хмыкает, не то кто‑то из сержантов, не то сам капитан. Вроде как даже одобрительно. Ну, оно, надо сказать, все так ладно получается — оттого, в немалой мере, что у нас, в первом — почитай все из одной части. Пехотинцы, из двух взводов всего. Ну и я один из пушкарей, да минометчик этот. А во втором — с бору по ниточке. Да и пехоты у нас больше, а она к полевым привычнее.

Утром выступили затемно еще, капитан опять спешил. Тем же порядком пошли, но капитан пересел на телегу, а лошадь его на буксир взяли. Видать, чего‑то там они обсуждать будут, совет в Филях, все дела. А нам чего — топай себе, и топай. Снова тянется — вьется дорога, все больше забираясь в горы — вот скоро и леса уже меньше становится, пошли проплешины с жесткой выцветшей невысокой травой, синие цветы кустиками, невысокие скрюченные какие‑то деревья, появляются кучки камней и заросли ежевики. Поневоле как‑то все давит, и я чуть эдак оттягиваю ремень винтовки, взвешивая ее, что ли. Все же не на прогулку идем, а местность тут как‑то… навевает. Винтовка, надо сказать не пустая. Ночью еще, будучи в охранении, я тихонько зарядил в нее четыре патрона, да и закрыл затвор, спустив курок на пустой ствол. Пусть будет. И нести ее, вроде бы и незаметно потяжелевшую — а гораздо спокойнее. Мало ли чего ждет.

Судя по всему — накаркал. Едва мы выкатились из‑за очередного поворота, как строй стал ломаться — впереди встали без команды, нам команды не дали, и мы смешались неопрятной кучей. Нехорошо. Что там? Да какая разница! Дернул с плеча винтовку, перехватил в руку — толкнул оторопело стоящего, и тянувшего шею, как селянин в театре, соседа справа — румяного блондина, и впрямь, наверное, из деревни. Тот спохватывается, смотрит на меня — и тут же сноровисто выкатывается в сторону, сбрасывая в руки винтовку. Примерно так же действуют и остальные, без команды уже растекаясь, разворачиваясь подобием строя. Ну, пехота, чего взять — учены неплохо. А вот команды‑то нету… Сзади уже подали команду второму взводу, Кане негромко требует доклада — а впереди — тишина. Да и наплевать, солдатики ученые — мы рассыпаемся строем поперек дороги — и тут и мне становится видно причину остановки. Мать их, портовую девку…

Дорогу пересекает неширокий, но, судя по всему, довольно глубокий и обрывистый, не знаю, как правильно сказать — каньон, овраг? Речка там, по всему сказать, больно оттуда зелень прет сильно. А через него — мост. Добротный, крепкий мост. Был. Потому что мост этот уже охватывали оранжевые языки пламени.

А на том берегу бежали, спотыкаясь, вверх по поросшему травой склону трое человек, в лохматой одежде, и с оружием.

— Мост сожгли! — очнулся вдруг наш придурок — Мост! Мост!

Это чучело так и стояло посреди уже пустой дороги, во весь рост, нелепо тыкая пальцев в то, что уже было видно всем, в том числе и подбежавшему капитану в сопровождении сержантов с карабинами. Орал наш взводный так, словно хотел докричаться отсюда до крепости. Но докричался только до врагов. Один из них моментально остановился, скрутившись присел на ногу, и бахнул в нас из карабина. Пуля щелкнула куда‑то в камни, никого не задев, но все инстинктивно пригнулись, взводный заткнулся, удивленно повернувшись на выстрел, Варс выругался, а стрелок снова вскочил, и побежал дальше. Тут всего‑то метров триста, мелькнула мысль. Я ж его сейчас снял бы, если знать наверняка, что винтовка пристреляна. И тут же вторая мысль — если сейчас они начнут бить не на бегу — они нас всех перещелкают, если не уберемся.

Но у капитана Кане по этому поводу было совсем другое мнение.

— Вперед! — прорычал капитан — В штыки их!

Ну, классика жанра, конечно. В штыки на… ну, хорошо хоть — не на пулеметы. Подумал так… и рванулся вместе со всем вперед. Почему? А потому что лучше иметь шанс получить пулю от врагов, чем гарантию схлопотать пулю от своих. И пошло оно все к чорту!

Бежали не то что толпой, но не разбирая особо, чтоб скорее — все понимали — шанс то только один — быстро добежать. Дохлый шанс, но все же. Оббежал стоящего столбом взводного — насилу удержался, чтобы не приложить прикладом. Кинул взгляд на диверсантов — ах, ты ж, их матерь! Уже добрались до зарослей ежевики, прячутся, карацупы хреновы! Сейчас дадут нам…

Рассказать оно все и то дольше выходит. Первые двое добежали до моста, чуть замялись — огонь уже и дым сильные, видно хорошо чем‑то плеснули эти гады, горючим, да и дым такой, нефтяной, черный. Сразу‑то и не побежишь. Страшновато. И тут — бах! — выстрел. Тот, что чуть позади стоял, согнулся, за бедро схватился, ружье выронил. Передний сразу вперед рванулся, еще кто‑то из первых добежал — и тоже — по мосту, в огонь! Но, как сказать, что совсем в огонь — нема ж дурных. Повезло, что по оврагу, по расщелине этой — ветер тянет. И мост‑то уж весь в огне в общем, а по краю‑то, там огонь и дым сдувает. Вот, они там и рванули, бегом, друг за дружкой… И снова — бах, бах — и оба они… Первый — молча, как бежал, так вниз с моста и ушел. Второй винтовку упустил, за живот, схватился, в огонь упал, и орет, конечно. Кто‑то кинулся его тащить… Бах. Снова выстрел. И крику прибавилось — помощнику в грудину прилетело. А все мы еще бежим, как и бежали, это рассказать долго. И тут я соображаю — опаньки. Приплыли — хрен они дадут нам пройти. Так и перещелкают всех. Через огонь не пробежать уже. А по краю, где еще только и можно — им все видно. Трое их, и не промахнутся они. А потом мост и совсем сгорит. И или мы тут стоять будем, и всех перебьют, или отойдем. Потому как если лезть в тот овраг — то еще проще перестреляют.