Выдумщик (Сочинитель-2) - Андрей Константинов

Плейшнер любил наряжать Людочку в школьную форму (и чтобы бант белый в волосах был обязательно!), а потом трахал — когда один, а когда и с дружбанами…

При этом он все время Милу сволочил, обзывал грязно, да еще требовал постоянно хорошей информации о ее клиентах из среды предпринимателей… А что Мила могла ему сообщить? Клиенты-то сокровенным с ней практически никогда не делились и домой к себе не возили. Она понимала, что Некрасов требует от нее «наводок», но была просто не в состоянии их выдать… Жалобы Люды на высокий «налог» только еще больше распаляли Плейшнера, он и знать не желал, что Миле просто не потянуть установленную таксу — с учетом того, что чуть ли не половина «рабочего времени» у нее уходила на бесплатное обслуживание самого Некрасова, его друзей и «деловых партнеров».

Плейшнеру нравилось пугать Милу, заставлять ее дрожать от страха.

— Крутиться больше надо, мандюшка дешевая! — любил орать на нее Некрасов. — Тогда и заработок будет! Ты хоть одну приличную «тему» выдала, а?! Вот и закрой вафельник! Это тебе не пятерки из школы таскать… Мы тебе, сучке, работать даем, от мусоров закрываем, а ты только ноешь… Толку от тебя… Не будешь крутиться — азербонам отдам!

Миле многие сочувствовали, но реально заступиться за нее никто не решался — своя рубашка к телу ближе, как известно.

Лишь один раз, когда Люда «обслуживала» в сауне переговоры Плейшнера с Бабуином (тем самым, о котором Сан Саныч говорил когда-то, как о своей «крыше»), Валера Ледогоров, посмотрев, как Некрасов гоняет Милу, не выдержал и сказал вполголоса, когда девушка ушла мыться в душ:

— Слышь, Григорий — чего ты на нее так насел? Прессуешь в полный рост, задрочил совсем. Она ж нормальная девка…

Плейшнер расплылся в улыбке:

— Баб, Валера, нужно в строгости держать, они, бабы, другого не понимают… Чуть слабинку почуют — и сами на шею прыгнут, повиснут, как ярмо…

Бабуин покачал кучерявой головой:

— Ты ее так до блевотины запугаешь…

— Так это — опять же хорошо, Валера, — хлопнул Ледогорова по колену Плейшнер. — Баба, она, когда боится, у нее очко играть начинает… Сечешь? Жим-жим, — ма-аленькое очко становится, плотненькое… Приятнее засаживать.

И Некрасов заржал, довольный собственным остроумием. А Бабуин промолчал, потому что — не его баба, не ему и «вписываться» в нее… Да и была бы баба, а то ведь — проститутка.

Обнорскому Мила долго не рассказывала о возникших у нее проблемах, да и времени у нее совсем не было, чтобы с Андреем встречаться… А если честно — дело было даже не столько в отсутствии времени, сколько в том, что Миле было просто стыдно рассказывать журналисту всю эту грязь, которая совсем не вязалась с придуманной ей игрой в «разведчицу»… Да и Обнорский сам стал куда-то уезжать надолго.

Но однажды — это было уже в начале 1994 года — Мила все-таки дозвонилась до Серегина, договорилась о встрече, во время которой разревелась и выложила журналисту все… Она не совсем рассчитывала на его помощь, ей просто хотелось выплакаться, ей нужно было всего лишь немножко человеческого участия…

Обнорский обалдел от ее исповеди, разозлился страшно, а потом — потом предложил реальную помощь:

— Бросать тебе это дело надо, Мила, пока совсем плохим не кончилось… Хочешь, я поговорю с кем-нибудь, чтобы тебе работу подыскать?

— Да ты что?! — испугалась Люда. — Думаешь, они меня так просто отпустят? Здесь, в Питере, они меня обязательно найдут…

Андрей покачал головой:

— У меня в ментовке знакомых много и…

Люда махнула рукой и даже улыбнулась, перебивая журналиста:

— Да брось ты… Что твои менты смогут? Они же не будут меня круглосуточно охранять! Да и кому я нужна на работу — я же ничего не умею… Если только в офис кто возьмет, чтобы на столе потом раскладывать… Я же ни компьютера не знаю, ни печатать не умею… И потом — сколько за работу, на которую ты мне можешь помочь устроиться, платят? Гроши ведь… Как на них прожить? Я уже не смогу…

— Ну, а если в другой город уехать? — не сдавался Обнорский. — Можно ведь попробовать все сначала начать… Ты же молодая еще совсем, красивая — тебе детей рожать надо…

Людочка вздохнула и обтерла слезы со щек:

— В другой город?… Были у меня мысли попробовать в Москву перебраться… В провинции-то я уже не смогу — от тоски там сопьюсь, или умом двинусь… Но чтобы в Москву соскочить, «бабки» нужны, Москва-то ведь город еще более дорогой, чем Питер… Надо поднакопить немножко, чтобы хотя бы на однокомнатную квартиру хватило, ну и на жизнь — на первое время… Но с Плейшнером накопишь, как же… Скорее, все, что до этого отложить удалось, спустишь… Хоть бы замочили его, что ли… Вон, все бандиты в городе друг в дружку стреляют, а этого — никто не трогает почему-то… Я бы и сама его траванула, но отдачи боюсь. Вычислят и на ленты распушат…

Обнорский странно посмотрел на совсем молодую еще девушку, которая уже так искренне и просто могла говорить совсем страшные вещи:

— Да, положеньице у тебя, конечно, хреновое… Я тебя воспитывать не буду, понимаю, что вот так вот вдруг — тебе твое ремесло и образ жизни не бросить… Знаешь, я тебе ничего не буду обещать, но… Может быть, и получится тебе как-то помочь материально — чтобы ты смогла попробовать новую жизнь начать.

Мила недоверчиво и горько усмехнулась:

— Ты что, миллионером стал?

Андрей мотнул головой:

— Пока, вроде, нет… Да тут не во мне дело… Знаешь, есть разные благотворительные фонды…

— У-у-у — протянула Мила. — Благотворительные фонды, это я знаю. Это, Андрюша, сплошной кидок. Там только деньги отмывают, а потом между своими их и дербанят. Меня в том году председатель попечительского совета одного такого фонда в Крым на неделю вывозил, так он мне все про эти фонды доходчиво объяснил…

— Да я не про наши благотворительные фонды говорю! — досадливо сморщился Обнорский. — Про наши я и сам все знаю… Я про западные благотворительные фонды говорю…

— Западные?

— Ну да… Знаешь, я в последнее время стал в Швецию часто ездить, а там как цепная реакция пошла — начали и в другие страны приглашать: в Норвегию, Голландию, во Францию… Лекции там всякие почитать, на вопросы поотвечать, в семинарах разных поучаствовать… Ну, дело не в этом. Короче говоря, там, на Западе, этих разных благотворительных фондов — тьма-тьмущая… Бог знает на что люди готовы «бабки» жертвовать… Иногда мне даже кажется, что у них там с мозгами не все в порядке… Есть, например, фонд помощи бездомным кошкам и собакам в Восточной Европе… Есть целые программы по защите нашей экологии… И они не просто есть, эти фонды — они реально нам сюда деньги перечисляют… И очень удивляются, что сдвигов не происходит. Я там им пообъяснял кое-что… Неважно… Короче, я знаю председателя одного такого фонда — он мне немножко должен по жизни, я его от очень глупого шага предостерег… В общем, обещать твердо ничего не могу, но поговорить с ним попробую… Чем деньги на ветер выкидывать — пусть лучше попробует реальное и конкретное доброе дело сделать…

Мила тогда не очень поверила в реальность помощи от какого-то благотворительного фонда, но все равно — она была благодарна журналисту хотя бы просто за сочувствие.

Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Милы (скорее всего, рано или поздно Плейшнер все-таки «додавил» бы девушку своими издевательствами и попреками), если бы двадцатого апреля 1994 года она не принесла Некрасову-Скрипнику настоящую «тему»…

Плейшнер ее тогда к себе на квартиру дернул — передал через «быков», чтобы явилась к вечеру. Люда и подъехала к нему — а Некрасов не один был, у него Моисей Лазаревич Гутман сидел, что-то объяснял с какими-то бумажками в руках тоскливо кивавшему невпопад Плейшнеру, который в разных экономических и административных тонкостях разбирался слабо.

Мила, можно сказать, своим приходом просто спасла Скрипника от наседавшего на него «главбуха» — Плейшнер обрадовался, как ребенок, что появилась возможность «сменить пластинку» на более понятную и знакомую:

— О! Явилась — не запылилась, тунеядка мокрощелистая. Слышь, Моисей — ты глянь на нее! Нафуфырена так, что аж в зенках рябит, а работать при этом не желает… Раньше таких, как она, граждане начальнички за сто первый высылали — а теперь их совсем воспитывать некому… Я вот только иногда пытаюсь ей мозгов в башку вложить — все без толку… И что за молодежь такая пошла, лишь бы жрать и ебаться, а рогом в стену пусть за них дядя упирается… Слышь, Моисей — не желаешь запустить ей под шкурку шершавенького? В воспитательных, так сказать, целях?

Гутман поправил золотое пенсне на переносице, внимательно осмотрел Милины колени, потом вздохнул и сказал с раздражением: