Игры с судьбой. Книга вторая - Наталья Баранова

Все так, все верно. Как и должно было быть. Сорвав тонкий стебель травинки ухватить его зубами, упасть в траву вверх лицом.

А в небесах — облака, как белая вуаль, скрывающая синь. А в небесах огненный шар Аэйраса. В небесах, укутанные сиянием солнца, заслоненные сиянием дня — сонмы звезд, сотни миров.

Вздохнуть, напиваясь небом, коснуться пальцами шеи. Там под кожей и мышцами — все равно что зазубренный кинжал. Но это — совсем неважно.

Раскинуть руки, трогая чуткими пальцами жирную землю — скользить по шелковому покрывалу густой травы, перебирать ниточки зеленого ковра. Щуриться от режущего глаз солнечного сияния! Жарок день! Палит зной. Но как желанно это тепло! Лишь ему и под силу — растопить лед, которым покрылась душа!

Закрыть глаза, потонув в алом сиянии. И ничего нужнее нет. Ничего желаннее.

Шум моря, высота неба, шелест листвы, тихие голоса…..

Голоса….

И кажется что когда-то однажды все уже было. Все было.

Травинка щекотала шею, не давая забыться. Возвращая из грез в этот мир. Щурясь, приоткрыть глаза, что б узнать, кто нарушил покой.

— Привет, Дагги!

Сидит рядом, на траве. Не заслоняя солнца, невысокая огненно-рыжая, словно в короне из янтаря. На коже — легкий след загара. На губах — улыбка.

— Привет.

Заставив себя подняться, посмотреть вновь. Сморгнуть, отгоняя наваждение. Впрочем, нет, не наваждение это.

— Лия?

— Лия, Лия…. Кто еще?

Тряхнула головой, словно отгоняла муху, рассыпая золото волос по плечам, прислонилась спиною к дереву. Сведя брови, смотрела в небо.

— Как ты сюда попала?

— Вот, навестить пришла. Вероэс сказал, где ты и что ты….

— Отец отругает….

Она, усмехнувшись, пожала плечами, внезапно приникла к нему, прижалась к плечу.

— Чудной ты, Дагги! Заметил бы он мое отсутствие! Сам в лазарете валяется.

Отпрянув, она поежилась. Словно от холода. Отвернувшись, посмотрела вдаль.

— Вот так и живем, — заметила негромко. — То дрожу, что не сегодня так завтра его убьют. То ругаемся с ним, так что самой убить есть желание!

— За что?

— А за все…. - голос прозвучал тихо и глухо. — могла бы — сбежала б!

Только улыбнуться странным ее словам. Повернуть голову так, что б видеть лицо. Этот нежный овал, соболиные дуги бровей, упрямый рот, опахала ресниц.

Смотреть и не дышать. Так смотрят на Бога. Прикоснуться рукою к плечу, поймать прядку волос, и внезапно привлечь к себе. Обнять.

Эх, защитить бы от всех бед! Спрятать!

— Что с отцом? — спросить негромко, постаравшись не встревожить.

Она мотнула головой, словно не желая отвечать, вздохнула как-то устало. Отстранившись, машинально поправила волосы, заводя растрепавшиеся прядки за ухо.

И внезапно ударило понимание, нет, не та наивная девочка — и дерзкая и нежная перед ним. И она изменилась. Знакомы черты лица, и все равно — взаимопонимания нет. Оно тихо ушло, а что б вернулось нужно приложить много сил и желания.

Уронив голову, смотреть на траву.

— Эх, Дагги, — проговорила девушка устало. — У нас, что ни день, то приключения. Отца пытались убить. Опять….

Опять… и от этого не отмахнуться. Как и от усталости в голосе нежной повесы.

… звенели травы, пронзительным светом наполнено было все бытие. Смех, где ж ее смех, отчего потерялся?

" Трус, — уколола совесть. — Трус! Сколько лет прятался и ждал — не пройдет ли беда стороною! Молился… молиться ли надо было? Упустил шанс, не воротишь, разогнались бешеные кони, несутся галопом, вскачь! Не остановишь! Голову б не свернуть!!!! Впрочем, велика ли цена голове? Эх, Дагги, Дагги!!!"

Молчать, не смея поднять взгляда. Перебирать четки памяти. Ронять воспоминания, одно за другим….

И нет веры браваде в голосе Лии. Слишком уж хорошо эта стрекоза знает его. И знает как нужно соврать, что б он не почувствовал лжи. Ей — озорной непосредственной, милой, веры было всегда больше всех. Но она одна могла обвести его вокруг пальца.

— Да, — обронить тихо, слегка прикусывая губы, — что ж, стало быть, он не откажется…. Есть у меня на примете телохранитель. Уговорить его — моя задача. Ну а ты — уговори отца….

И только кивок головою. Не спорит. Сама знает — не стоит.

— Спасибо тебе…

— Не на чем. Помоги….

Подняться, опираясь на ее плечи, прошествовать в палатку. Уронить себя в кресло перед массивным рабочим столом. Устало ткнуться в сложенные замком руки.

Она осторожно перебирала листки бумаг, шелестевшие, словно сухой тростник. Рассматривала вязь букв чужого наречия. Осматривалась….

Тихо вздохнув, вызволила из бумажного плена толстый фолиант в тяжелом переплете, присев на край стола, перелистывала страницы, тихо что-то шепча.

— Дагги, — тихо спросила внезапно, — помнишь, ты рассказывал сказки? Помнишь?

А как не помнить? Куда ж эту самую память деть! Как избавить себя от ненужных воспоминаний? От того, что постоянно карябает душу?

Скромный дом и скромный сад. Увитая плющем терраса. Лужайка с малахитовой травой. Дом с чердаком и таинственным темным подвалом. Качели во дворе, которые тихонько что-то насвистывали. И самое главное — беззаботный смех детей, запахи кушаний, от которых текли слюнки, долгие — долгие посиделки по вечерам. Свет свечей, присутствие тайн.

Не в силах петь, он не мог молчать, и все, что когда-то звало, что манило обретало плоть в долгих-долгих негромких рассказах.

— Помню… — тих ответ. И повисает молчание.

— Почему нам не вернуть это время…. - нет, не вопрос. Сожаление. Сожаление в неполных-то восемнадцать лет!

А ответа у него нет. Как ответов на множество иных вопросов, которые она может задать, которые жгут, царапают острыми краями.

— Знаешь, — тихий голос, струится, обволакивает разум, — я все думаю, как человек, которому дано было узреть флот Аюми, мог устроить на Рэне все это. Безумие….

— Ты веришь в эти сказки, — сказать бы тихо, но голос дрогнул, слова вылетели карканьем ворона, кружащим над трупами.

— Ты не веришь?!

Подняв взгляд посмотреть на нее. На явную насмешку, на ехидно-задорный вид встрепанного воробьишки — славного малого, никому не дающего спуска.

— Знаешь, Дагги, — неожиданно громко и с вызовом, дерзко и огненно, с тем запалом, что был свойственен когда-то ему самому, — можешь думать, что я сошла с ума, что с папашей у нас это семейное. Но я верю! И не потому что он старался мне что-то доказать. А фиг вам с маслом! Ничего подобного. Но я, поверь мне, знаю своего отца. Для него этот флот — больное. Это было! Как бы кто-то не старался все исказить. Ясно тебе?!

— Ясно… — да голос исчез… только кивок головой, да легкое движение губ.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});