Наука плоского мира IV: Судный день - Терри Пратчетт

Если мы действительно живем в детерминированной Вселенной что бы это ни значило, то каждое последующее состояние неизбежно вытекает из предыдущего, причем свой вклад вносят и такие незначительные обстоятельства, как сила притяжения со стороны отдаленных звезд, и даже сила притяжения живых существ, которые обитают на планетах, окружающих эти звезды. Такая картина согласуется с некоторыми описаниями Вселенной: при определенных обстоятельствах (излюбленный пример это космический корабль, приближающийся к скорости света) то, что одним кажется будущим, для других расположено слева, в то время как события прошлого находятся справа. Иными словами, у любого события есть свое «место», система отсчета, в которой оно уже произошло. В результате Вселенная принимает вид колоссальной кристаллической структуры, в которой прошлое и будущее предопределены в равной мере.

Такое представлением кажется нам столь же неудовлетворительным, что и бесконечно ветвящиеся Штаны Времени. По историческим причинам эта идея частично основана на неверной интерпретации эйнштейновского понятия о мировой линии, известном в теории относительности так называется фиксированная пространственно-временная линия, которая описывает полную историю частицы. Если есть одна кривая, построенная по уравнениям Эйнштейна, значит есть всего одна история, верно? Этот вывод справедлив по отношению к миру, состоящей из одной-единственной частицы, состояние которой можно измерить абсолютно точно до бесконечного числа десятичных знаков. В сложной и необъятной Вселенной это утверждение необоснованно. Если вы начнете рисовать в пространстве-времени некую кривую и предоставите ей возможность развиваться по мере роста, то в любой конкретный момент вы, скорее всего, не будете знать, куда она повернет в следующее мгновение, и не сможете предсказать ее будущую траекторию. Уравнения Эйнштейна здесь не помогут, потому что мы не можем точно измерить текущее состояние Вселенной. Какой бы разумный смысл мы ни вкладывали в понятие детерминизма, к такой Вселенной оно не применимо, хотя после бесконечного ожидания, вы так же, как и в предыдущем случае получите одну-единственную кривую, или мировую линию.

Столкнувшись с выбором между двумя крайностями миром случайностей и миром абсолютной предопределенности, большинство из нас будет чувствовать неприязнь к ним обеим. Оба варианта противоречат нашему жизненному опыту. Это не означает, что один из них неверен, но зато позволяет донести одну важную мысль: любая теоретическая модель должна объяснять наш повседневный опыт. Она вполне может доказать, что глубоко внутри мир устроен совсем не так, как мы привыкли считать, но в то же время должна объяснить, как внутри соответствующей модели возникает привычная нам картина мира даже если эта картина неверно отражает «реальные» явления, происходящие в модели. К примеру, большую часть атома, как известно, занимает пустое пространство. Стандартное заявление о том, что это утверждение имеет научное обоснование, вовсе не означает, что стол, воспринимаемый нами как твердое тело, всего лишь иллюзия. Помимо прочего, вам придется объяснить, почему стол кажется твердым; а затем выясняется, что пустое пространство на самом деле не пустое, а заполнено квантовыми полями и взаимодействиями. Именно в этом и заключается смысл понятия «твердое тело» на выбранном уровне описания.

Иными словами, мы хотим убедиться в существовании некой свободы действий, или неопределенности происходящего, которую мы можем склонять в ту или иную сторону по собственному выбору хотя бы даже для того, чтобы просто поддерживать иллюзию обладания свободной волей. Нам бы хотелось думать, что на некотором уровне описания наши решения не являются всего лишь предопределенными исходами.

Беспокойство вызывает тот факт, что описанный подход нашел бы поддержку в лице выдающегося (хотя и порой впадавшего в заблуждение) философа Рене Декарта правда, объясняется это тем Декарт, как всем известно, разделил Вселенную на две составляющих: res cogitans и res extensa, то есть разум и материю. Разум, или res cogitans, по Декарту должен обладать свободой, чтобы осуществлять контроль над телом, res extensa. При этом он считал, что само тело не оказывает на разум практически никакого воздействия.

Задумайтесь над случайными обстоятельствами истории, которые сошлись воедино в персоне Декарта и разделили его мир надвое, что впоследствии привело к всевозможным аномалиям в современной интеллектуальной жизни от деления университетов на гуманитарные и естественнонаучные факультеты, представители которых едва ли считают своих «противников» умственно полноценными личностями, до популярных и, в лучшем случае, иррациональных представлений о разуме и душе.

В своей книге «Основы биосемиотики»[28] Дональд Фаваро приводит один замечательный пример. Вначале он рассказывает об Аристотеле, который написал около 26 эссе, из которых только шесть были в VI веке переведены на латинский язык Боэцием. Два сочинения («Категории» и «Об истолковании») были посвящены материальному миру, одно («Первая аналитика») разуму, а темой оставшихся трех («Вторая аналитика», «Топика» и «О софистических опровержениях») были логические рассуждения и правовые нормы. Сочинение «О душе» (лат. «De Anima» «жизнь», или «душа»), посвященное объединению разума и материи, не переводилось вплоть до XIII столетия и в течение тысячи лет оставалось за рамками традиционного западного представления о «трудах Аристотеля», целиком основанного на переводах Боэция. Кстати говоря, это сочинение было переведено Жаном Буриданом с арабского языка в 1352 году; на тот момент все крупнейшие библиотеки располагались в Аравии или Испании, а мусульманская религия имела большое влияние. Но несмотря на это, в число стандартных «трудов Аристотеля» сочинение так и не попало.

Декарт, в частности, имел доступ к эссе «Категории» и «Об истолковании», но не был знаком с сочинениями «О Душе» и «О восприятии и воспринимаемом», в которых Аристотель представил несколько замечательных идей насчет объединения разума и тела. И вот, будучи уверенным в собственной непредвзятости, а в действительности имея представление лишь о части весомых доводов Аристотеля, он отделил разум от материи. Тем самым Декарт заложил надежный фундамент интеллектуального разобщения, которое продолжалось вплоть до «Кибернетики» Норберта Винера, ставшей точкой соприкосновения обратной связи и машин.

Эта случайность, из-за которой эссе «De Anima» оказалось недоступным для Декарта и Фрэнсиса Бэкона, опубликовавшего «Новый органон» в 1620 году на основе шести сочинений, переведенных Боэцием, полностью изменила интеллектуальный климат Европы на четыре последующих столетия. На всем протяжении от Ньютона до Эйнштейна физика ни разу не задумалась над смыслом информации. Шекспир, Сэмюэл Тэйлор Кольридж и другие авторы вплоть до Кингсли Эмиса, Джона Бетчемана и Филипа Ларкина писали о машинах и промышленности, но всегда занимали позицию стороннего наблюдателя.

Первым шагом к сближению мира разума с миром материи, стали Зигмунд Фрейд и Карл Юнг, которые не принадлежали ни одному из этих миров и уж тем более двум мирам сразу. А затем, после окончания Второй мировой войны, во время которой многие ученые были заняты проблемами коммуникаций, Клод Шеннон начал публиковать статьи, превратившие информацию в количественное понятие. Вскоре после этого возникла кибернетика, в рамках которой обратная информационная связь, взаимодействуя с усилением и другими физическими процессами, приводила к изменению выходного сигнала. Первым примером такого взаимодействия был предохранительный клапан парового котла: когда давление становилось слишком высоким, этот клапан выпускал часть пара. Винер добавил к ним комнатные термостаты, которые могли включать или выключать отопление. Практически во всех звукоусилителях обратная связь используется для улучшения качества звучания путем подачи выходного сигнала обратно на вход.

В данном случае информация используется для управления механическими системами, что открывает совершенно новые возможности для технологической магии. Внутри каждого ноутбука, айфона и, если уж на то пошло, холодильника скрыта длинная цепочка «заклинаний» программных инструкций, заставляющих универсальную электронику решать конкретные задачи, необходимые для работы гаджета. Программисты это волшебники современности.

Отношение лингвистики к информации подобного рода, тем не менее, оставалось без внимания. И лишь на рубеже тысячелетий Стивен Пинкер, специализирующийся в области психологии языка, написал книгу «Как работает разум» [29], выступая одновременно с неврологической и лингвистической позиции. Спустя три с половиной сотни лет две точки зрения пришли к плодотворному соглашению.