Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы - Неизв.

Ребячьи руки помогли ей подняться. Ярость бессильно жгла в груди, лоб сковал обруч боли, а ком в горле не смог смыть даже кислый морс. Зарычав, она выхватила нож из-за сапога и с размаху всадила в столешницу, изрядно напугав ребятишек.

«Бабуся, зачем они её увели?» – хрипло прорычала она.

Бабушка долго молчала, теребя узловатыми пальцами край передника, а её невидящие глаза сочились слезами. Иссохшие впалые губы долго тряслись, прежде чем она смогла заговорить.

«Так… Вестимо, зачем… – Из груди Чернавы вырвался прерывистый вздох. – Девицы нужны сейчас только волхвам. В жертву их хотят принести, чтоб мор остановить… Да вот только не понимают они, что жертвами болезнь не остановишь! Хмарь только гуще станет, если Марушу кровью угостить. Её, наоборот, рассеивать надо, прогонять. Яснень-трава здесь нужна, а её по княжескому указу извели… Была, правда, одна полянка в двух днях пешего пути отсюда – там я ту травку и брала. Да только давно это было… Не знаю, может, и нет уже той полянки больше. Вот что… Отведите-ка меня к Озёрному Капищу, нужно мне с Барыкой потолковать».

Цыкнув на ребят и велев им сидеть дома, Цветанка подставила бабушке свою руку. Та, опершись на неё, щупала дорогу клюкой и медленно переставляла старческие ноги. Путь их пролегал по запустевшим улицам: боясь заразы, народ прятался по домам, и только кое-где ещё носили на костры жертв недуга.

Марушино капище располагалось близ границы города, у мрачного озерца с заболоченными берегами, обильно поросшими клюквой да морошкой. Место это окружали сухие, мёртвые деревья; недалеко от берега над водой возвышался горбатый островок-холм, соединённый с землёй деревянным мостком. Островок ощетинился в небо бревенчатым частоколом, окружавшим место поклонения, на самой высокой точке которого торчал огромный деревянный идол с волчьей головой. Под ним располагался жертвенник, сложенный из пестревших пятнами лишайника каменных глыб. В частоколе имелись ворота без створок, но с двускатной кровлей. Цветанка видела это капище только пару раз в своей жизни, да и то издали, спеша убраться из этого места, наводящего жуть и изобиловавшего стаями злобных, чрезвычайно прожорливых комаров.

Когда они с бабушкой вступили на мосток через угрюмую коричневатую воду, в воротах показался высокий старец с белой бородой по пояс, одетый в мохнатый плащ из собачьих шкур. Голову его венчала шапка с пёсьей мордой, а опирался он на посох с набалдашником из собачьего черепа – такого же, какие украшали и кровлю ворот. Цветанка устала хлопать на себе кровососов, а вот старца они почему-то совершенно не трогали, да и на бабушку не садились.

«Что ты здесь забыла, Чернава? – неприветливо спросил старец, остановившись в воротах и давая понять, что внутрь никого не пропустит. – Ушла отсюда сорок лет назад – так нечего и возвращаться. Маруша не принимает назад тех, кто отрёкся от неё!»

«Я и не собиралась возвращаться, Барыка, – ответила бабушка. – Хочу лишь сказать тебе, что невинной кровью ты город от мора не спасёшь… Только жизни юниц загубишь, а хмарь сделаешь сильнее. А она-то и есть переносчик напасти!»

«Иди прочь, отступница, – отрезал волхв, сверкнув чёрными, словно затянутыми смоляной плёнкой глазами. – Дух Марушин гневается на тебя… А гневя его, ты людскую горесть и болезнь только усугубляешь! Прочь! Завтра перед рассветом тринадцать дев будут принесены в жертву, и ты не сможешь этому помешать».

Из-за его спины показалась чёрная морда огромного зверя – почти такого же, какой приходил Цветанке в снах, только тот был белый и полупрозрачный, а этот – чернее ночи и вполне живой, из плоти и крови. Мягко ступая широкими лапищами, чудовище надвигалось на Цветанку с бабушкой и с каждым шагом роняло из оскаленной пасти тягучую слюну. Из его жёлтых глаз струился ледяной шепчущий ужас, завораживающий и обволакивающий, как слизь, и превращающий ноги в две каменные неподвижные глыбы. Горло зверя непрерывно урчало угрожающим «гр-р-р-р».

«Не смотри ему в глаза, – шепнула бабушка. – Зажмурься!»

Воровка зажмурилась… Только веки во всём её заледеневшем теле и были способны на какое-то движение. Мысленно она звала на помощь своего призрачного собеседника из снов: он должен был помочь, ведь он обладал такими же, как у неё самой, глазами…

И белый волк пришёл – шагнул из красно-серой мглы сомкнутых век. Цветанка увидела его морду совсем близко перед своим лицом, а в следующий миг волк обратился в сгусток тумана, который влетел ей в живот. От толчка Цветанка пошатнулась, дыхание сбилось, а глаза сами распахнулись. Выдох… Медленный, как вечность, будто она выпускала из себя воздух всего мира. Из ноздрей Цветанки струился морозный пар – среди лета.

Чёрный зверь, подойдя вплотную, обнюхал ей лицо, шею и грудь, издал дружелюбный скулёж и, к удивлению старца, отошёл назад, не причинив вреда. Повинуясь руке бабушки, Цветанка повернулась на негнущихся ногах и зашагала к берегу. Едва они ступили с мостка на землю, как что-то невидимое с упругим толчком вылетело у Цветанки из груди, снова сбив ей дыхание.

Она едва не рухнула на колени в ягодную россыпь под ногами, и только бабушкина рука, крепко вцепившаяся Цветанке чуть выше локтя, помогла ей устоять.

«Без толку с ним разговаривать, – устало прошелестело рядом с ухом. – Он ничего не видит, он ещё более слеп, чем я. Идём…»

По дороге живое тепло постепенно возвращалось в тело Цветанки. Ощущения после соединения с призрачным волком остались очень странные и тяжёлые, как ночная скорбь, как тоска, зовущая в неизвестность. Комок печали засел где-то в груди и бился вторым сердцем, холодным и студенистым.

Они снова плелись по улицам мимо костров – как погасших, так и ещё действовавших. Странная бесчувственность овладела Цветанкой: при взгляде на охваченные огнём человеческие останки её уже не выворачивало наизнанку, зрелище стало чудовищно привычным. Наверно, огонь её выжег дотла, когда она бросала в костры яснень-траву…

«Бабусь, – хрипло спросила Цветанка, щурясь от пропитанного запахом горелой плоти дыма. – Тот старик сказал, что ты сорок лет назад ушла оттуда… Ты что, была… волхвом?»

«Скрывать нет смысла, внученька, – вздохнула бабушка. – Служила я когда-то Маруше вместе с Барыкой. Довелось мне в молодости ослепнуть… А Барыка пообещал сделать мои глаза снова зрячими взамен на моё служение. Я согласилась – так я шибко прозреть хотела. Принёс он жертву, кровью мои глаза промыл, и стала я снова видеть солнышко красное… Обучил он меня многим премудростям, травному искусству, заговорам. Обо всех травах рассказал, кроме одной – яснень-травы. Считал, видать, что мне о ней, запретной, лучше и не знать… Вот только случилось мне однажды на одну полянку наткнуться, а там – трава неведомая под луною мерцает, словно инеем покрытая! Искрит-переливается… Подивилась я такой красоте, такому чуду чудному, да и нарвала себе этой травки немножко. Хотела у Барыки спросить про неё, да не успела: сок из её стеблей на руки мне попал, а с рук – на хлеб, который я ела. Вот тут-то я и прозрела по-настоящему. Увидела я хмарь, и страшно мне стало. На Барыку глянула, а у него вместо лица человечьего – харя звериная! Не смогла я больше Маруше служить, ушла от капища подальше… А Барыка меня проклял. Вот после этого и начал свет снова меркнуть у меня в глазах. Оттого и не лечится моя слепота никакими травами, никакими заговорами: Марушиным подарочком было зрение моё. Что она дала, то и взяла назад, когда я ей служить перестала… Света белого мне стало уж не разглядеть, а вот хмарь-то до сих пор даже слепыми глазами вижу. Вот так оно вышло, внученька».

Долго молчала Цветанка, когда они пришли домой. Перебирала мысленно узоры Ивиного платка, тонула в шелесте вишнёвого шатра и содрогалась от звона свадебных колокольцев Нежаны. Хоть и покинул её сгусток тумана, но «второе сердце» внутри осталось, и оно подсказывало ей, что в помощники себе нужно взять волчью ночь…

По улицам бродило много кур, чьи хозяева погибли от болезни (хоть Гудок и считался городом, но хозяйства имелись у многих). Часто имущество полностью вымерших семей присваивалось соседями, а иногда и уцелевшие воры из шайки Ярилко находили, чем поживиться. Шагая по пустынной улице, Цветанка огляделась по сторонам. Убедившись, что никого нет поблизости, она принялась без особого зазрения совести ловить бесхозных птиц. Те носились, как угорелые, невысоко подлетая и всполошённо кудахча, но Цветанке удалось поймать трёх. Свернув им головы, она засунула их в мешок и поспешила домой.

Двух она тут же ощипала, выпотрошила и зажарила, накормив ребят, а третьей только вспорола живот и зашила туда тряпицу, смоченную остатками отвара яснень-травы.

«Что у тебя на уме?» – почувствовав что-то, забеспокоилась бабушка.

«Думаю, я знаю, как помешать жертвоприношению, – ответила Цветанка. – А завтра мы с тобой пойдём искать ту полянку с яснень-травой. Ты будешь мне говорить, куда идти, а я поведу тебя. Отыщем уж как-нибудь».