Холопы - Казаков Валерий Николаевич

– Ну, барыня, это пока порохов нетуть, а как война?! – стояла на своем верная служанка.

– Батюшки святы! – всплеснула руками Званская. – Глафира! Не втюрилась ли ты в эту облезлую обезьяну?

Прохор смутился. А Глафира, может, впервые в жизни не поддакнула хозяйке.

– Почему же это Прохор Филиппович – обезьяна? Он мужчина справный, да и родственник ваш как-никак.

– Ну, Глашка, гляди, я ведь после Рождества могу и под венец вас отправить, да с хозяйским родственным благословением...

Доложили, что с почты вернулся посыльный, и опять с бумагой.

В ответной телеграмме сообщалось, что Прохору Званскому присвоено звание обер-каптенармуса и он назначен комендантом Чулымской крепости, а также ему вменялось в обязанность немедленно мобилизовать все имеющиеся в уделе силы и принять надлежащие меры по розыску пропавшего высокого чина. «Кроме того, учредить следствие по данному вопиющему факту и о ходе оного докладывать лично его высокопревосходительству Генерал-Наместнику Воробейчикову».

Все бросились поздравлять остолбеневшего Прохора, а тот все теребил в руках заветную бумагу, пока Полина Захаровна ее у него не отобрала.

– На вот, Глафира, да хорошенько спрячь, а то как чего коснется, концов не сыщешь! Бумага в наших палестинах всегда заглавной почитается, она не чета человеку, ей-то, любезной, только и верят.

Прохор, враз помолодевший, побежал исполнять высочайшую волю, а помещица с дворней принялась готовить гостинцы да хлопотать о пошивке мундира для новоиспеченного коменданта.

Юнька прискакал под утро.

Собака уже не выла. Густой туман застилал все вокруг, обращая окрестности в полную неузнаваемость. Что-то странное и тайное живет в тумане, меняется в нем подлунный мир, и знакомое становится незнакомым, и известное принимает чужие черты. Может, оттого в старину и не пускали матери детей бегать в туман, может, своей непонятной силой он и сегодня тянет к себе молодых, стремящихся узнать будущее и в нереальной белесости узреть своих суженых. Может, оно и так, в тумане все может быть...

Юный всадник скакал сквозь туман, не страшась и не замечая его. Ему о тумане было известно многое такое, что и во сне не снилось самым мудрым книжникам.

Юнь подскакал к крепости и удивился: старые ворота этой фортификационной ненужности были наглухо закрыты, а в караулке над ними тускло светили большие масляные фонари, которые прежде, сколько он помнил, валялись на чердаке дома наместника.

«Солдатни из окуема понагнали, – поворачивая своего верного Буша обратно в туман, подумал гонец, – ну и как мне теперь Прохора выманить? Ишь, и ворота затворили, а ведь их отродясь никто не запирал! Придется к барыне ехать». От этой мысли спина, а главное, мягкое место у юноши нестерпимо заныли в предчувствии хорошо вымоченной розги.

К усадьбе Званских он подъехал со всеми осторожностями, решил так: зайду к отцу, а тот пусть за Прохором сбегает или барыню разбудит. Как родитель решит, пусть оно так и случится. Но Юньку, оказывается, ждали. И не кто иной, как папашка, который, на удивленье, без тумаков и попреков повел его в усадьбу. Только одно и спросил:

– И долго ты в банде прохлаждаться будешь? Тут работы невпроворот...

– Ничо, бать, управлюсь и возвернусь...

– Ты уж возвернись, возвернись, дык оно это... и свадьбу надо ладить, а то как-то не емко все у вас выходит...

Юнька страсть как обрадовался отцовским словам, но договорить им не дали. Навстречу, как ему показалось, знакомой походкой семенил какой-то военный. Только юноша изловчился, чтобы сигануть в кусты, как батя цапнул его за рукав:

– Не горячись, сынок, это ж наш Прохор Филиппович...

– Вишь, брат, как все обернулось! – обнимая гонца, произнес довольный комендант, поправляя великоватый картуз, который вместе с побитым молью мундиром был спешно извлечен из крепостных чуланов. – На чужом, можно сказать, горе, на людском смертоубийстве карьер делаю. Вот как она, юдоль-то, закручивает!

– На каком смертоубийстве? Что ты городишь, дед Прохор?

– Ты бы, сынок, поаккуратнее. Прохор Филиппович, – одернул отец, – намедни определен комендантом крепости!

– Что?! Где?! Юнька, паршивец! – Им навстречу стремительно неслась барыня, а за ней, с фонарем в руке, – Глафира.

В глазах у юного донжуана потемнело, ноги послабели, но бежать он и не собирался. Да что он, не мужик, не бандит, что ли?! Поправив за поясом обрез, он смело пошел навстречу судьбе.

13.

Енох резался с Сар-мэном в карты, пытаясь отыграть хоть какую-то часть назначенного за него выкупа. Женщины шушукались о чем-то своем в противоположном углу бандитской светлицы.

– Не, Енох, ты ж не хреновый кент, – подливая себе в пиалу на молоке сваренного чайку с шишечками конопли, заплетающимся языком говорил гостеприимный хозяин. – Вот пошто ты у меня выиграть пытаешься, хлебушка лишаешь, сам видишь, сколь у меня ртов, еще и Макуте-бею на общак выделять надо.

– Сар-мэн, братан, ты мне сам, в натуре, эту канитель предложил! Да я больше продул, чем выиграл.

– Нет, Маша, ты только послушай их разговор, – покосилась на мужчин Гопс. – Сразу и не разберешь, кто разбойник, а кто государев чиновник! Сар-мэнчик, милый, ну соскакивай ты со своей фени, мы же с тобой договаривались.

– Спокойно, моя баронесса, это во мне азарт взыграл...

– Да будет вам ведомо, досточтимая Эрмитадора, – перебил его Енох, – что чиновник сродни бандиту, и не благородному разбойнику, как наш хозяин, а самому кровожадному бандиту, и чем демократичнее государство, тем наглее и беспощаднее представитель власти. В свое время граф Кропоткин...

– Знаю я Поткина, мировой бродяга, мы с ним... – хитро глянув на женскую половину, Сар-мэн что-то жарко зашептал в ухо картежному приятелю.

Оба захохотали. Отдышавшись, продолжили игру.

– Увидел бы вас Воробейчиков, его бы кондратий хватил. – Гопс по-кошачьи грациозно потянулась и стала кокетливо красться к играющим.

Маша восхищенно наблюдала за нежданно обретенной подругой. Ей все нравилось в этой своевольной и таинственной женщине. Она даже простила ей близость с Енохом, тем более что все случилось до нее. И потом, Енох Минович взрослый и свободный мужчина, а она кто? Зеленая девчонка, какие между ними могут быть отношения? Однако стоило Машеньке его увидеть, как сердце начинало трепыхаться, щеки гореть, мысли путались, так что порой даже забывала, куда шла. Сначала она это списывала на свой недавний испуг, подозревая у себя нервный срыв. Но однажды не выдержала и проболталась Дашке. Та запрыгала вокруг нее и захлопала в ладоши. Вот дурочка, чего удумала, и не собиралась она ни в кого влюбляться. А потом был серьезный разговор с Эрми, и та ей такого понаговорила, что ее чуть не стошнило. И двух суток не прошло, как она невольно выскользнула из-под всякой опеки и такого понаузнавала, на такое насмотрелась! Чего стоила одна сегодняшняя ночь! Сначала Даша с Юнькой сопели весь вечер за стенкой. Она и так и сяк вертелась, а сопение, хоть и тихое, но такое тайное и стыдное, что как ни вертись, все равно в уши лезет. Потом Юнька помчался в поместье, повез от нее записку матери. Дашка пришла вся раскрасневшаяся как после бани, довольная, глаза от счастья горят, как угли, того и гляди, что-нибудь запалит. Улеглись они спать, Даша сразу засопела, а Маша еще долго ворочалась, ей все чудилось, что кто-то ходит возле их светелки, да и половицы скрипели, и потом будто вздыхал кто. И тут где-то в отдалении сначала сдавленно, а потом и во весь голос застонала и закричала Эрми. Маша испугалась ужасно, растолкала Дашку, та послушала, хмыкнула, дескать, спите, барышня, придет время, вы, может, и похлеще голосить будете, и вновь засопела. В такой маете она забылась лишь под утро тревожным, зыбким сном. А уж приснилось же ей такое – до сих пор без стыда вспоминать не может! Утром все проснулись в хорошем настроении, и только она одна – с кругами под глазами и головой тяжелее колоды. Одна радость – Юнька письмо и гостинцы от маменьки привез. Когда везли их в мешках, плакала она и молилась, и маму звала, и решила с тех пор больше никогда ее тетушкой не называть.