Время и снова время - Элтон Бен

– Четырнадцать! Тринадцать! – отсчитывала толпа.

– Вы рехнулись! – заорал Стэнтон. – Вспомните «эффект бабочки»! Всякий шаг изменит историю. Чем больше нарушений, тем меньше шансов.

– Я буду осторожна. Не стану полоскать крылышками. Просто я хочу увидеть Дягилева в Ковент-Гарден.

– Девять! Восемь!

Окровавленная девица вынырнула из-за спины Маккласки и вцепилась ногтями в профессорское лицо. Стэнтон потерял равновесие. А затем вся троица – Хью, Маккласки, турчанка – качнулась и, отрекошетив от толпы, рухнула на пол.

– Шесть! Пять!

В мгновение ока Стэнтон вскочил на ноги. Рюкзаки, отмечавшие точку, не сдвинулись. Маккласки и турчанка еще копошились, пытаясь встать.

– Три!

До рюкзаков только шаг.

Стэнтон хотел занять позицию, но оказалось, что у него есть конкурент. Маккласки. Исступленное лицо, высвеченное всполохами стробоскопа. Маниакально горящие глаза. Вскинутые руки. В одной зажата огромная кожаная сумка. Замахнулась, чтобы ударить.

Стэнтона.

Маккласки хотела отправиться с ним, но была готова и к путешествию без попутчика.

– Два!

Стэнтон вскочил на точку между рюкзаками и сгруппировался, ожидая удара. Вдруг воздух вокруг головы Маккласки взорвался стеклянными осколками. В мигании прожекторов они казались ореолом из мерцающих звезд.

Маккласки исчезла, явив полуголую именинницу: с подбородка на груди капает кровь, рука сжимает горлышко разбитой бутылки шампанского.

– Один! С днем рождения, Фейза! – заорал диджей. – Мутлу йилар![12]

14

Мрак. Кромешная тьма.

Лишь цветные пятна перед глазами – призраки слепящих прожекторов.

Мертвая тишина.

Лишь эхо музыки в ушах – отголоски бухающего транса.

Пришла мысль: если он и впрямь перенесся в прошлое, угасающее эхо и плавающие пятна – последние следы мира и века, исчезнувших из истории. Все сгинуло. Все голоса той сотни лет, все крики телесной и душевной боли. Лепет и рев. Шепот и пение. Все ушло.

И все же музыка Ивисы[13] и световое шоу остались. Силок чувств ненадолго их удержал. Они быстро угасали, но секунду-другую еще жили. Единственное чувственное эхо целого века неустанных человеческих устремлений.

И еще мятный вкус помады. Он тоже остался. Вместе с ощущением поцелуя.

Так что – он на том свете?

Или всего-навсего в иной части пространства? Заблудился в Ньютоновой петле и завис незнамо где, в каком-нибудь странном лимбе?

Дурь собачья. Никуда он не перенесся. Просто вырубился. Либо полиция накрыла тусовку и отключила генератор. Вот почему тишина. И темнота.

Ладно, а куда подевался народ?

Пальцы сами собой сжались в кулак, ногти чуть не пропороли кожу. Такого еще не бывало. Однако помогло сосредоточиться.

Стэнтон рискнул подать голос:

– Алё? Профессор Маккласки?

Никто не отозвался. Тишина сгустилась до звона в ушах.

Стэнтон разжал кулаки и понял, что у него дрожат руки. Усилием воли он унял дрожь. Потом из кармана куртки достал фонарик.

Момент истины.

Так, одно уж точно осталось неизменным. Арочный свод, на фоне которого возникла девица вместо рухнувшей Маккласки. Темный кирпичный альков.

Он в том же подвале.

Но один и в полной темноте, если не считать луч фонарика.

Свело живот. Стэнтон с трудом сглотнул. Казалось, сейчас его вырвет.

Он посветил вокруг себя. Повсюду толстый слой пыли. Вековой пыли. Ниша, в которой прежде обжимались парочки, сейчас забита старинными бутылками.

А вон деревянный стул возле стола, затянутого паутиной и со следами крысиных зубов. Тот самый, только не сломанный, стул, который совсем недавно Стэнтон использовал как метку.

Совсем недавно? Этим вечером? Или сто одиннадцать лет вперед? И если так, будущего больше нет. Он прибыл, чтобы его создать.

Не робкого десятка, в критических ситуациях Кремень Стэнтон владел собой как никто другой, но сейчас и он поплыл – его слегка качало, голова кружилась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Маккласки! – позвал он, уже зная, что не получит ответа.

И не получил.

Затем он сделал нечто совсем неожиданное для человека, который только что пересек какой-то неведомый рубеж, – достал смартфон. Стэнтон сомневался, что аппарат заработает, но тот включился. Фонарик и смартфон работали на аккумуляторах, заряженных в другой вселенной. И не беда, что рано или поздно энергия иссякнет, – в рюкзаке лежала зарядка. Дрожащим пальцем Стэнтон пролистал меню и ткнул в «Семейный альбом».

Вот она. Они. Кэсси и дети. Улыбаются во тьму, освещая его лицо. Как некогда освещали его жизнь.

Чуть-чуть прибавилось сил. Если он и впрямь попал куда надо, то последнее эхо исчезнувшего века вовсе не свет и музыка случайной тусовки, но уцелевшие бесценные образы любимых. Они по-прежнему с ним. В его сердце и последнем на земле смартфоне. А также первом.

Стэнтон выключил и спрятал аппарат в карман.

Пора начинать то, что предначертано судьбой. Миссию. Дело Хроноса.

Зажав фонарик в зубах, Стэнтон наклонился за рюкзаками.

Луч описал дугу и высветил Маккласки, распростертую на полу.

Она так горела желанием отправиться в прошлое, что, даже теряя сознание от сокрушительного удара, как-то исхитрилась упасть в Ньютонову караульную будку.

Стэнтон пригляделся. Дышит. Значит, жива.

Он опасливо обежал лучом неподвижное тело – вдруг какая-нибудь конечность оказалась за границей будки и перемещение во времени ее ампутировало?

К счастью, все было на месте: и ноги в шерстяных чулках, обутые в грубые коричневые башмаки, и короткопалые пухлые руки, испятнанные никотином. Маккласки транспортировалась целехонькой. Целеустремленность, повергавшая в беспросветный ужас экипажи женских четверок и восьмерок[14] и сделавшая ее первой женщиной-деканом, сослужила ей добрую службу. Она втиснулась в караульную будку, и никуда от нее не деться.

Присев на корточки, Стэнтон попытался определить степень ее повреждений. Рана на затылке не кровоточила, но это еще ничего не значило. Вполне вероятен ушиб мозга и, как следствие, повышение внутричерепного давления. Бутылки из-под шампанского способны нанести серьезный урон, стекло-то толстое. Во избежание отека мозга нужен лед, и как можно скорее.

Невероятно.

Стэнтон перенесся в прошлое ради спасения десятков миллионов жизней, а вынужден вожжаться с одной эгоистичной старухой.

Может, прикончить ее? Придушить старую ведьму, а труп, обряженный в твид, спрятать в темной глубине катакомб. А что? Она не имела абсолютно никакого права быть здесь, она подвергала риску миссию, о которой на словах так истово пеклась. Она обуза, опасная обуза.

Маккласки тихонько заурчала и пустила струйку слюны.

Стэнтон знал, что не убьет ее. Он не убийца.

Кроме того, он любил эту старушенцию и в глубине души был рад компании.

И тут его осенило. Сумка. Слишком большая даже по меркам Маккласки… Прям какой-то вещмешок.

Он открыл сумку, посветил в нее фонариком и сразу увидел запечатанный конверт с грифом министерства иностранных дел. Удостоверения Стэнтона от 1914 года лежали в точно таком же конверте. Подлая старуха действовала не спонтанно. Она все продумала заранее.

Конечно, она не планировала прибыть в 1914 год в полной отключке. Не предполагала, что полуголая турчанка съездит ей бутылкой по башке. Очередная победа романтиков. У истории нет никакого плана.

Однако пора вылезать из подвала.

И что потом? Кто знает, что там за дверью? И впрямь Стамбул 1914 года? Константинополь? Стэнтон все еще не мог в это поверить. Все равно как обнаружить, что на маленьком астероиде в форме подвала летишь в космосе.

Из малого рюкзака Стэнтон достал медицинский набор. Карбонат аммония мог послужить нюхательной солью. Нельзя так резко приводить человека в сознание, но не было иного способа поставить Маккласки на ноги. Если тащить ее и поклажу, незаметно из дома не выберешься.