Хранитель мечты - Пенелопа Уильямсон

— Ты! — выдохнул он, разом ослабев от пережитого напряжения. — Ради всех святых, что ты здесь?..

Он не договорил и в три быстрых шага оказался у входа, рванув полог так, что парусина затрещала.

— Талиазин!

Само собой, парня и след простыл. Не убирая оружия в ножны, Рейн подошел к постели.

Девушка лежала на боку, глядя на него расширенными глазами. Рот ее был завязан куском холста и, должно быть, забит кляпом, потому что она не издавала ни звука. Руки и ноги были ловко связаны вместе так, что она не могла двигаться. Кроме взгляда, единственным признаком жизни в ней была пульсирующая на шее жилка. Темные волосы рассыпались по подушке, напоминая небрежно брошенную на постель мантию из соболиного меха.

Рейну приходилось слышать рассказы о свирепых обитательницах лесной глуши, которые преследовали заблудившихся путников, пугая их до полусмерти одним своим видом: бледные лица, развеваемые ветром волосы, лохмотья одежды. В Уэльсе их называли фуриями. «Похоже, мне попалась одна из них», — подумал Рейн мрачно.

Девушка с яростью смотрела на него. Одежда на ней не была рваной, но было видно, что она долго билась, стараясь освободиться: платье перекрутилось, туго натянулось на груди и бедрах. Груди у нее были небольшие, но крепкие, частое затрудненное дыхание высоко поднимало их. Заметив, куда устремлен его взгляд, девушка залилась краской, стремительно разлившейся по лицу и даже по горлу. Рейн оскалил белые зубы в волчьей усмешке. Зеленые глаза расширились сильнее, маленькие груди стали вздыматься еще чаще.

Помимо прочих интересных деталей, он обнаружил, что платье задралось выше колен. Ноги, голые и стройные, были со знанием дела прикручены к путам, стягивающим запястья. Приняв намеренно задумчивый вид, Рейн подцепил кончиком меча подол платья и нижнюю сорочку и приподнял до самой развилки ног. Не выше, хотя темная тень между ними вызвала его живой интерес (он подумал, что ее волосы и там темные, как соболиный мех). Спрятанного кинжала он не обнаружил, зато заметил, что кожа на ее бедрах белая, как взбитые сливки. Пока он смотрел, по этой белоснежной коже пробегала нежнейшая рябь, как по воде озера, потревоженной ветерком.

Рейн позволил подолу платья скользнуть вниз и поднял меч так, что кончик его коснулся горла девушки. Она конвульсивно глотнула под тряпкой, стягивающей рот. Он слегка нажал, так что острие вдавилось в кожу, угрожая ее проткнуть. И так он держал меч до тех пор, пока зеленые глаза не потеряли свой блеск и на лбу не выступила крупная испарина.

Тогда он опустил оружие, медленно и как бы неохотно, бросил его на крышку видавшего виды походного сундука.

Ему было интересно, как девушка отреагирует на это. Он увидел, что веки ее опустились, а туго натянутые на шее сухожилия расслабились от облегчения. Тонкие ноздри на мгновение раздулись, грудь поднялась особенно высоко — и, наконец, она притихла.

— Я развяжу тебе рот и вытащу кляп, но только при условии, что ты не станешь осыпать меня проклятиями, — сказал он на уэльском наречии.

Ярость вновь вспыхнула в глазах девушки. Она вскинула голову резким возмущенным рывком.

— В таком случае... — Рейн пожал плечами и отвернулся.

Ей удалось выдавить из себя невнятный полузадушенный звук. Когда Рейн снова посмотрел на нее, она энергично кивала.

Он присел на борт прямоугольного деревянного ящика, внутрь которого был вложен тюфяк. В непосредственной близости от девушки было заметно, что со времени их последней встречи она успела привести себя в порядок. Во всяком случае, теперь от нее пахло не коровником, а морем... впрочем, ее настроение от этого ничуть не улучшилось. Рейн осторожно просунул лезвие кинжала под тряпку, уродующую рот девушки, и рассек прочный лен.

Не без усилия ей удалось вытолкнуть кляп. Освободив рот, она какое-то время двигала челюстями, стараясь глотнуть. У нее был настоящий рот, а не ротик: с губами такими полными, что они казались припухшими. Рейн следил за девушкой, мысленно ведя счет. Ему удалось досчитать только до трех.

— Ах ты, грязный, вонючий сучий потрох!

Он немедленно сунул кляп обратно и взялся за тряпку, заметив:

— А ты — жалкая лгунья.

Девушка опять резко покраснела и отвернулась, ио Рейн успел заметить блеск слез в ее глазах.

— Как насчет второй попытки? — поинтересовался он, усмехаясь с едкой иронией.

Она кивнула едва заметно, продолжая зарываться лицом в туго набитый соломой бок тюфяка. Поскольку Рейн вставил кляп на совесть и не торопился вынуть его, пару минут спустя девушка подняла голову и посмотрела на него.

Он снова ошибся... В ее глазах не было и намека на слезы. Возможно, она вообще не умела плакать.

Снова он освободил ее рот от кляпа. Она продолжала смотреть в упор, и он почти что слышал мысли, которыми была полна темноволосая голова. Девушка хотела проклинать его. Она хотела осыпать его оскорблениями и изнемогала от этого желания. Она была теперь даже не красной, а бурой от усилия удержать рвущиеся наружу ругательства.

— Вот так-то лучше, — заметил он. — Нарушить данное слово — проступок прискорбный. Я бы даже сказал, это тяжкий грех.

Пока он говорил, девушка терлась своим выразительным ртом о платье на плече. Однако губы ее не настолько онемели, чтобы она тут же не отрезала в ответ:

— У нас в Уэльсе есть поговорка: «Врагу дают обещание только для того, чтобы его нарушить»!

Что ж, Рейн готов был признать за ней бойкость языка, но считал, что это качество не для шлюхи. Женщины такого рода не стали бы хуже, даже если бы Бог набил их головы не мозгами, а соломой. С них было довольно белокурой шевелюры и аппетитных форм... ну и постельной готовности, пусть даже притворной. У девчонки не было ни одного из этих трех достоинств. Рейн задался вопросом, уж не укусила ли его оруженосца вошь, зараженная слабоумием. Иначе с чего бы Талиазину пришло в голову тащить в его шатер это злополучное создание?

— Если ты намерена промышлять своим ремеслом в Англии, — заметил он, — то учти, что мы здесь предпочитаем шлюх другого рода. Замешенных на меду, а не на горчице с перцем.

— Я не шлюха! — вырвалось у девушки.

— Да ну? Тогда объясни, что ты делаешь в моем шатре... — Рейн усмехнулся и добавил: — И в моей постели.

— О Господи! — воскликнула она с досадой. — По-твоему, похоже, что я оказалась здесь по своей воле?

Рейн не удержался от смеха, хотя и находил глупым вид оскорбленной невинности, который она напускала на себя. Очевидно, что-то было у нее на уме. Или она набивала себе цену перед ним как перед возможным покровителем, или искала случая всадить кинжал ему в спину. Ни та, ни другая перспектива его не устраивала.