Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946 - Майкл Бальфур

удовольствием передавались русским.)

Когда дело дошло до категории последователей, оправданий стало больше. Если основной темой являлось утверждение «Я был всего лишь мелкой сошкой», то различных вариаций было много. Они так мало знали. «Конечно, мы понимали, что концентрационные лагеря – это не санатории, но мы понятия не имели, что там творится». И далее, без единого намека на непоследовательность: «Что мог сделать отдельный человек? Повсюду шныряли информаторы, и за малейшую провинность можно было угодить в концлагерь». «Почему всю вину должна нести только Германия? Другие нации [в основном русские] вели себя так же плохо». Еще до того, как союзники форсировали Рейн, один немец подошел к офицеру союзников и попросил его задержать иностранного рабочего, укравшего велосипед. Офицер предположил, что за последние годы из оккупированных стран было вывезено изрядное количество велосипедов. «Но, лейтенант, – последовал возмущенный ответ, – тогда ведь шла война».

В одном отношении такие оговорки, вероятно, были оправданы: эти люди не по своей воле оказались втянутыми в нацистскую катастрофу. Они примкнули к нацистам потому, что это казалось им наиболее простым способом избежать неприятностей; но потом оказалось, что это принесло им еще больше неприятностей, чем когда-либо. В ответ они попытались отстраниться от происходящего, что было широко распространено в Германии среди солдат, государственных служащих, священнослужителей, интеллигенции, а также «мелких сошек». «Оставьте политику политикам. Такие вещи слишком глубоки для нас. Когда мы вмешиваемся в них, то лишь обжигаем себе пальцы». Короче говоря, «чума на оба ваших дома». Это инстинктивная реакция обычного человека, особенно когда дела идут плохо. И в первые месяцы оккупации было достаточно трудно заставить немцев интересоваться политикой и администрацией. Физическая усталость в сочетании с разочарованием и повседневными заботами заставляли их стремиться к тому, чтобы сколько возможно взваливать на плечи других. Благодарные тому, что, по крайней мере, закончилась война, они были даже рады сидеть сложа руки и позволить союзникам показать им, как управлять страной.

Но, конечно же, никто не может так просто избавиться от своего окружения, и, несмотря на все заявления о своей аполитичности, эти люди многое впитали от нацистов и от всей германской традиции. Они были в основном из тех, кто некритично принимает текущие идеи, не думая о том, чтобы как-то вникнуть в их суть. Точно так же они были готовы принять и повторять демократические клише. Но они сохраняли массу взглядов и предположений, разделявших их с союзниками и препятствовавших реальному пониманию либерального подхода. Они не понимали, как много в их собственном умственном багаже задействовано в осуждении нацизма, и у них не было ни выдержки, ни интеллекта для переоценки[17].

Четвертая категория, должно быть, встретила окончание войны с облегчением, так как это положило конец напряжению между их патриотизмом и антинацизмом. На самом деле это лишь видоизменило проблему, и теперь вопрос заключался в том, насколько сотрудничество с завоевателями граничит с предательством германского идеала. Не могло быть сомнений, что восстановление страны отвечает общественным интересам, но это не предполагало тесных личных отношений с оккупационными войсками. Не требовалось быть слишком прозорливым, чтобы предвидеть националистическую реакцию через несколько лет или увидеть, что произойдет тогда с теми, кто слишком явно поддерживает союзников. При новом раскладе настал черед этой категории стать «верующими с оговорками». Для них также остро встал вопрос вины. Фанатики своей вины не признавали. Вторая и третья категории избежали наказания, переложив вину на других одним из описанных способов. Они отказались брать на себя ответственность, хотя в некоторых из них таилось измененное чувство вины, но не за участие, а за родство. Пассивные антинацисты были слишком просвещены, чтобы не осознавать собственную ответственность, но это порождало в них конфликт между раскаянием и патриотизмом, который часто неконструктивно блокировал их чувства. Они не хотели признавать свои ошибки или просить прощения, потому что это могло быть истолковано как предательство германских идеалов. Они держали наготове аргументы, чтобы оправдать свою позицию, но аргументы не помогали, поскольку не хватало морального мужества, а не интеллектуальной убежденности. Действительно, союзники совершили ошибку в общении с такими людьми, настойчиво муссируя тему вины и пытаясь настоять на ее признании. Чем больше они давили на это, тем прочнее становились психологические барьеры. Выход из ситуации заключался в совместной работе по строительству новой Германии, а не в упреках по поводу прошлого. В этой связи важно отметить большое число немцев, с подлинным энтузиазмом воспринявших идею наднациональной Европы; эти люди сознательно или бессознательно хотели разрешить свои противоречия, переведя свой патриотизм на более высокий уровень.

В этих спорах важную роль играла идея «коллективной вины» всего немецкого народа за преступления нацистов. Сложилась традиция, что такова была официальная британская и американская доктрина. Это не так. Невозможно найти ни одной директивы подобного рода, и ни один высокопоставленный британский или американский министр никогда не заявлял об этом в своих речах. Подчеркивался тот факт, что весь немецкий народ должен разделить ответственность за действия нацистов и за их последствия. «Ответственность» – это термин, использованный в Потсдамской декларации. На BBC приложили немало усилий, чтобы провести различие между «виной», которая обязательно подразумевает элемент вины, и «ответственностью», которая таковой не является. Несомненно, многие подчиненные на местах были менее разборчивы; доктрина «коллективной вины», безусловно, распространялась отдельными офицерами союзников. Но немецкое нежелание побеспокоиться о различии между ответственностью и виной или выяснить, говорили ли отдельные лица от имени своих начальников, само по себе показательно. Коллективная вина – гораздо более грубое понятие, и его гораздо проще опровергнуть. Идея о том, что каждый должен разделить ответственность в смысле принятия на себя последствий, выбивает почву из-под ног всех, кто стремится переложить вину на кого-то другого в качестве предварительного условия для того, чтобы потребовать лучшего отношения к себе. Нет сомнений в том, что миф о коллективной вине был в значительной степени распространен немцами, хотя, вероятно, они действовали инстинктивно и без преднамеренного умысла. Им удалось ввести в заблуждение большинство комментаторов союзников.

Для убежденных антинацистов война означала конец кошмара. Если они пытались активно сопротивляться, то жили в постоянном страхе, когда банальный стук в дверь может означать визит гестапо. Если они оставались пассивными и держали свое мнение при себе, им приходилось сохранять постоянный самоконтроль, чтобы неосторожным словом или поступком не выдать свою позицию. Их численность сократилась в результате преследований и эмиграции; многие из тех, кто остался, угодили в тюрьму или концентрационный лагерь. Было бы чудом, если бы они вышли из этого состояния без склонности к неврозам и подавленности. Но и